Витебск. Там цены были выше, чем в Велиже.
- Что мы будем делать? - заревел Андрей. - Я не могу идти домой без коня. Меня батька убьет!
- Пойдем искать - растирая грязными руками по лицу слезы, сказал я.
И мы отправились. Я тащил на плече тяжелое путо, а Андрея стесняла мокрая, грязная одежда.
- Их волки съедят, - ревел один из нас.
- Или украдут цыгане, - всхлипывал второй.
- Или потопчут чьи-нибудь посевы, тогда будет не откупиться, - заявил Андрей.
Ночь наступила быстро. Мы шли в полной темноте, то и дело, попадая в глубокие грязные лужи. Хорошо, что не надо было бояться намочить обувь. Мы были босиком. Пройдя километр по лесу, свернули направо. Мы знали, что там, метрах в двухстах, есть поляна. Обследовав поляну, вернулись ни с чем. Не увенчался успехом и осмотр второй поляны, окруженной со всех сторон болотами. Только узкий, 10-12- метровый перешеек соединял ее с материком. Но и там поиски были тщетными.
Вернувшись на лесную дорогу, мы решили идти до деревни Городец, предполагая что лошади убежали в Городецкие овсы. Прошли до деревни. Свернули с дороги. Вышли к болоту, и пошли в обратном направлении. Только теперь не по дороге, а вдоль болота. Лошадей нигде не было. Усталость и холод прижимали к земле. Только страх перед лесной неизвестностью заставлял двигаться.
Перешли через болото и вышли на уже обследованную ранее поляну. Решили отдохнуть, так как дальше идти были уже не в состоянии. Надо раскладывать костер. Но страшно идти в лес за дровами. Отправились вдвоем - не так страшно. Спички нам давали по пять штук каждому. Костерок загорелся. Ночь, и так темная, при свете костра накрыла непрозрачным колпаком, и у костра сон быстро сморил нас. Не заметили, как уснули, пока не разбудил сильный предутренний холод. Одежонка наша отсырела в ночном тумане. Как говорится «зуб на зуб не попадал». Чуть занимался рассвет. Уже был виден низко опустившийся над болотом туман. Но что это? На болоте, совсем недалеко от нас, кто-то сильно всхрапнул. Сердце сжалось. Медведь. Через мгновение мы услышали шлепанье и слабое ржание жеребенка и ответ матери. Откуда взялись силы? Мы не разбирая дороги, через пни и кочки бросились в туман и на окраине болота нашли спокойно пасущихся лошадей. Радости не было границ, хотя на своих лошадей мы были сильно злы. Договорились дома о случившемся не рассказывать. К моему счастью, лужа с большим слоем грязи спасла меня от ушибов, а может быть и большего несчастья.
Осень 1941 года. Разведка.
Но что- то случилось? От набежавших мыслей отвлек Киселев.
- Товарищ сержант, немцы уже обедать собираются, а мы еще не завтракали. Если учесть, что и ужинать не придется, то пообедать бы надо.
- Да, теперь бы по сотне - две пельменей на брата - прошептал Саранин.
- О, вы, ребята не голодны, если думаете о пельменях. Я бы сейчас с удовольствием отодрал корку домашнего каравая - сказал я, а у самого сильно заныло под ложечкой. И рассказал, на каких деликатесах росли деревенские дети на Смоленщине.
Хозяйство моего отца, Харитона Карповича Андреева, было не последнее в деревне. Семья была не большая. Отец, мать, да нас трое детей - старший Сережа, младший Вася и я. Малыши, но все работали. По силам и уму и работа распределялась. Детям на игры время не отводилось. С четырех лет каждый был при деле. Были у нас лошадь, корова и пять овец. Выкармливали поросенка. Одно время отец даже был определен в подкулачники. Это значит, что и в кулаки не вышел, и от бедняков оторвался. (рис.)
Отец и мать очень много работали. На отдых и сон оставалось 4-6 часов в сутки. Не знаю, то ли они, в самом деле, хотели разбогатеть, то ли нас хотели накормить досыта, но работали, напрягая все силы. Даже в воскресенье и престольные праздники, что в то время считалось за великий грех. А жили голодно.
Об одежде и говорить нечего. Если были самотканые штаны и рубаха без заплат, да еще и окрашенная крушиновой или ольховой корой, считалось за благо. Другие и этого не имели. Обувались в лапти. Суконные, из самотканого сукна, портянки считались роскошью. Лапти каждый плел себе сам. Дети этому ремеслу обучались уже в 6-7 лет.
Основным продуктом питания была картошка. Ее варили всегда нечищеную. Поставит мать чугун с картошкой на стол. Перед каждым на стол насыпалась щепотка соли, выдавался кусок хлеба и тут уж не зевай. На обед подавался картофельный суп - это блюдо называлось картошкой и подавалось на второе, а на первое - щи, называлось оно капустой. Сборная «капуста» для щей квасилась осенью, правда была она без основного продукта - капусты. Входили туда свекла, редька, брюква и репа. И «картошка» и «капуста» заправлялись свиным шпиком. В большой горшок, а еда готовилась на весь день, опускался кусок шпика граммов примерно сто. Когда суп был готов, мать вынимала шпик на тарелку, растирала его ложкой и опускала в горшок. Но это случалось не всегда. Два дня в неделю - среда и пятница - были постными. А в году еще было три поста. Перед рождеством шесть недель, перед пасхой семь-восемь недель и перед Петровым днем - две недели. В постные дни даже молоко не разрешалось есть. Суп и щи ели с постным маслом. На большую семейную миску варева полагалась одна столовая ложка льняного масла. На поверхности супа плавали масляные «пятаки». Но какой был запах! Для запаха масло жарили на сковородке с луком.
Хлеб мать пекла из картошки, добавляя немного муки, а мука мололась изо ржи, ячменя или овса с добавкой сушеных картофельный очисток и льняной мякины. Весной в хлеб добавлялась лебеда, головки клевера и стручки хвоща. Сейчас не всякий сможет представить, что это был за хлеб. Похож он был на оконную замазку, только фракции покрупнее. А корка при выпечке трескалась и отделялась от мякоти. Вот, за эту корку, которая была нашим лакомством, нам часто попадало. Стоило матери отвернуться, как мы сдирали с буханки корку и на печь. И даже такой хлеб нам выдавали по порциям.
В деревне ходил анекдот. В избу крестьянки зашел уполномоченный райисполкома и похвалил хозяйку - «Правильно, хозяйка, делаешь, что под печи глиной смазываешь». - «Да нет, товарищ начальник, это я хлеб из печи вынимаю».
У нас, детей, постоянно было желание заболеть. Больного кормили отдельно. Давалось сырое или вареное яйцо или кусок хлеба с маслом.
А с каким нетерпением ждали престольных праздников! В праздничные дни на стол подавалось свиное сало, масло, хлеб с меньшим количеством примесей, а на Пасху, Троицу и Петров день варили каждому по два-три яйца!
Правда, весной и летом было полегче. Добавлялся подножный корм. Ели все. Стручки хвоща, сурепку, корни осоки, щавель, заячью капусту, ягоды зеленые и зрелые, плоды дикой яблони, ягоды крушины, скоблили и ели камбий деревьев - осины и ольхи. Ели и колоски ржи. И многое другое. А уже к середине лета поспевал горох и овощи…
Осень 1941 года. Разведка.
Вот и вспомнилась мне корка деревенского хлеба, даже запахом капустных листьев, на которых хлеб сажали в печь, потянуло.
- Вот что, Сережа, - сказал я Киселеву - ты иди в лес, вдоль реки, насобирай стеблей осоки, а может быть, найдешь заячьей капусты или еще что-нибудь съедобное, а Саранин принесет воды. Только будьте осторожны.
Киселев и Саранин покинули наш наблюдательный пункт. Не прошло и пяти минут после их ухода, как в лагере врага началось движение. Солдаты по одному и группами выходили на дорогу и вглядывались вдаль. Неожиданно двое перешли по мосту и стали осторожно продвигаться по берегу. Я замер. Неужели
