самоваром».
Найти затерянную в лесах в глубоком вражеском тылу группу, к тому же лишенную средств связи, труднее трудного. Требуется командир, способный постичь участь попавших в беду, возможно, уже отчаявшихся людей, — командир, который ни за что не вернется с пустыми руками и не отделается бойким докладом: «Разгромил тыловой гарнизон, взял в плен пять полицаев и одного офицера».
Мы терпеливо перебираем фамилии: горяч, но неопытен; умен, но слишком осторожен; толков, да равнодушен… Катуков назвал фамилию «Бурда» и радостно хлопнул пятерней по дощатому, на честное слово сбитому столику:
— Он?
— Он, — моментально согласился я и поймал себя на улыбке.
Есть такие люди. Назовешь имя и не удержишься от улыбки. Вероятно, потому, что сами они неизменно радостны.
Вот уж кто жизнелюбив, так это командир танкового полка Александр Федорович Бурда.
Всякая бывает смелость на войне. Холодная, расчетливая, деловитая. А случается — отчаянная, присвистывающая («Помирать, так с музыкой!»). Иному для смелости нужны свидетели — на людях ничто не страшно. Другой же смел ожесточенно, мрачно. Такому зрители ни к чему.
Война — занятие не из веселых и на одной ножке тут не попрыгаешь. Но каждый в конце концов остается самим собой.
Мне рассказывали, как однажды Бурда, в ту пору командовавший еще батальоном, переоделся в женское платье и отправился в разведку. Легко представляю себе его румяное чернобровое лицо в платке.
Он вернулся утром и тут же, в расположении батальона, не сняв юбку, принялся отплясывать гопака — разведка удалась!
В мирное время, в Станиславском гарнизоне, Бурда славился как первый плясун. С тех самодеятельных концертов запомнилась мне невысокая крепкая фигура, нежные, словно не знавшие бритвы, щеки, тонкие, смыкавшиеся над переносицей смоляные брови.
Как ни приятны все эти качества, их все же недостаточно, чтобы поручить человеку такую сложную задачу. Но мы, разумеется, имели в виду не только их.
Бурда отличился в сорок первом году в тяжких оборонительных боях под Орлом. Там наши танкисты попали в окружение, и на выручку к ним послали только что принявшего батальон Бурду. Тогда-то он и получил свой первый орден Красного Знамени.
Правда, там же он устроил одну проделку. Узнай о ней командование, наверно, не поздоровилось бы новоиспеченному комбату и орденоносцу.
Вместе с Бурдой служил его давний товарищ лейтенант Кульдин. В первые дни войны жена Кульдина эвакуировалась из Станислава к свекрови в Орел и попала в оккупацию.
Из-под Мценска Бурду с несколькими экипажами направили в тыл к немцам разведать подходившую группу Гудериана. Когда танкисты ночью оказались неподалеку от Орла, Бурда с Кульдиным, который отлично знал все стежки-дорожки вокруг города, укрыли в лесу танки, а сами огородами, глухими улочками прокрались в Орел, забрали мать и жену лейтенанта, спрятали их в танке и, словно ничего не случилось, продолжали разведку…
Сейчас, когда мы обдумываем кандидатуру, этот эпизод сработает на Бурду. Командир, которому предстояло возглавить отряд, должен обладать чувством товарищества, должен уметь идти на риск ради спасения других. В частности, это в какой-то мере гарантирует от самоуспокоения, от спеси.
Все наши с Катуковым долгие разговоры и размышления подполковник Никитин сформулировал в лаконичном приказе, из которого следовало, что полку подполковника Бурды поручается выполнение особого задания (три строчки об этом задании), а дальше — средства, которые выделяются в его распоряжение: лыжный десант, медики, продовольствие.
Тишина, оглушившая нас на опушке, у танка лейтенанта Петрова, была не случайной. Наступление на многих участках выдохлось, и выдохлись немецкие контратаки. Фронт застывал. Но не сплошной линией, а очагами, слабо соединенными между собой. Между ними — ворота, через которые свободно ходят и наши лыжники, и немецкие.
В одни из таких ворот ночью, укутавшись поземкой, ввалился полк Бурды. А утром пришли первые радиовести. Не замеченный противником полк уходил все глубже в леса.
Дальнейшее мне известно из донесений Бурды, из разговоров с ним по радио, а потом и с глазу на глаз. Я не сомневаюсь в правдивости рассказа Бурды и поэтому позволю себе воспроизвести его здесь.
Огромным снежным комом катился полк.
Белая окраска брони сливается с маскировочными халатами десантников и прикрученными на танках парусиновыми тюками, туго набитыми консервами, сухарями, бинтами, лекарствами. Полк — остров, охваченный со всех сторон настороженным лесом.
Любая поляна может встретить залпом в упор, на любой просеке жди засаду.
Но уже скоро сутки, как отряд в тылу, а — не сглазить бы — ни засад, ни выстрелов. Растет усталость и ослабевает напряжение. Бурда командует привал.
Как быть дальше? Район окруженной группы не известен даже приблизительно. По лесу можно колесить бесконечно. И никто не поручится, что своих встретишь раньше, чем наскочишь на врага. Из снега плавится вода, но не горючее. Рано или поздно при таких блужданиях опо рожнятся баки, опустеют бочки. Отряд, посланный на выручку окруженным, сам будет взывать о помощи.
На остановках Бурда ходит между машинами, прислушивается к разговорам, исподволь расспрашивает одного, другого. Расспрашивает по-своему: легко, ненавязчиво, с присказками. Чтобы ни у кого не закралась мысль, будто командира полка гложут сомнения.
А они гложут, ох гложут…
Связь со штабом корпуса не прерывается. Что ни час — затерянная в лесах «Ромашка» говорит с оставшейся на Большой земле. «Розой». Пока связь есть, ни один солдат не чувствует себя оторванным от своих.
Но «Роза» каждый раз подтверждает: новых сведений о группе не имею.
Вылетали самолеты-разведчики. Однако и они не нашли следов окруженных. Да и то сказать — много ли увидишь с воздуха, когда под крылом только снежные вершины деревьев.
«Занимаем круговую оборону, — решает Бурда. — Дозоры и секреты, наблюдение и связь — все честь честью. И по радиусам каждый квадрат ощупывают лыжники, километр за километром».
Возвращаются лыжные отряды, и заштриховываются прямоугольнички на карте Бурды.
Есть такая игра — «морской бой». Противники называют по координатам клеточки, в которых стоят, по их предположениям, «суда». Клетка перечеркивается, даже если игрок промахнулся. Чем больше таких перечеркнутых клеток, тем легче определить место стоянки «вражеского флота». Но при игре небольшой листок бумаги в клетку, а здесь — бесконечное зеленое поле карты, в одной из точек которой замерзают обессилевшие, изголодавшиеся люди.
Бурда выслушивает однообразные доклады, смотрит на лыжников, на их покрытые инеем шапки, красные лица… А может быть, уже нет в живых многострадальных окруженцев? Последние сведения — чуть не месячной давности, кто-то выбрался тогда, что-то рассказал. Между тем любая лыжная разведка — это риск, в котором и он, Бурда, и солдаты отдают себе отчет.
На нетерпеливый ежевечерний вопрос Катукова: «Как там у тебя?» — Бурда отвечает сдержанно: «Ничего нового, товарищ пятнадцатый. Братьев-славян не обнаружил». — «Ничего?» — переспрашивает Катуков. «Ничего, — подтверждает Бурда, — ищу».
Жизнь в лесном лагере входит в свою колею. Есть отличившиеся и есть обмороженные. Один боец уснул в ночном секрете. Утром поднялась тревога: немцы утащили! А он спал сном праведника, занесенный снегом. И проснулся, когда кто-то нечаянно наступил на него.
По рациям принимаются сводки Совинформбюро. Бойцы слушают об уничтожении сталинградской группировки противника: «А мы тут…»
Но вот промчались двое на лыжах. Мимо танков, мимо кухни. Не останавливаясь, к палатке командира:
— Товарищ подполковник, немцы!
