Всю эту неделю она почти не думала о том, как будет жить дальше. Пока она не нуждалась в деньгах, а от одной мысли о поиске работы начинало мутить. И она решила тянуть до последнего. Целыми днями она читала, смотрела бесконечные глупые шоу по телевизору, бессмысленно водила карандашом по бумаге, не позволяя линиям складываться во что-то более или менее осмысленное. Иногда она загорала, изредка окуналась в зелень океанической воды, становившейся с каждым днем все теплее, и часами бродила по улицам городка, которые в это время года заметно оживились.
Однажды, когда улицы уже засверкали призывными вечерними огнями, Джуди, сворачивая с центрального проспекта на набережную, вспомнила о том необычном вечере и по пустынной, будто вымершей улочке дошла до тупика, где она сидела тогда, заплаканная, на крыльце последнего дома… Ей вдруг захотелось увидеть того мужчину в дорогом костюме… Она даже не узнала тогда его имени, слишком была занята собой, своими переживаниями. А сейчас… сейчас бы они, наверное, могли поболтать. Выпили бы снова бренди и разговорились бы. Джуди казалось, что он должен быть интересным собеседником. От этих мыслей ей стало ужасно тоскливо, хотя она и понимала, что тоска эта не относится к конкретному человеку: просто у нее давно уже не было близких друзей, не было никого, с кем можно было бы выпить и поболтать…
Так прошла неделя, за ней другая. Иногда позванивала Джулия и читала нотации. Джуди слушала рассеянно, наматывая на палец телефонный провод.
– Да, конечно… Более решительные шаги? Не сейчас, Джу, недели через две… Пока я живу припеваючи, ни в чем себе не отказываю. Мистер Спарк платил неплохо, я сумела кое-что отложить. Ну, нет уж, туда я больше не вернусь. Закончим этот разговор, Джу.
И снова она бессмысленно водила карандашом по белому листу, снова перечитывала старые письма и всматривалась в фотографии. Рэй! Что ты смотришь так укоризненно? Позвони, милый, ведь это все чепуха, ведь я люблю тебя, тебя, и никого больше…
Глава 5
Этим летом Нора с Никки приехали раньше обычного. Эмили была рада видеть внучку. В последний раз они приезжали на рождественские праздники и пробыли всего четыре дня, здешняя дождливая зима раздражала, и обе – и мать, и дочь, – рвались обратно в Нью-Йорк, чтобы покататься на лыжах, почертить коньками по льду, покидаться снежками – каждая в своей компании, разумеется. Но сейчас речи о скором отъезде не шло: обе пропадали на пляже, постепенно превращаясь едва ли не в чернокожих, и, похоже, ладили. Эмили прогуливалась рано утром и попозже вечером, когда солнце уже начинало садиться. Никки иногда сопровождала бабушку и трещала без умолку, вспоминая самые интересные школьные происшествия, давая характеристики педагогам и соученикам, копируя и передразнивая, весело хохоча или тараща глаза. Она выболтала кучу сведений о маме, ее друзьях и приятелях, о двух маминых бой-френдах, мелькнувших в их жизни за этот год, причем вдавалась в такие подробности, что Эмили слегка краснела и, пряча улыбку, хмурила брови: «А вот это вряд ли твое дело…»
С дочерью Эмили почти не виделась. У Норы в городе осталось множество друзей, и она каждый день с кем-нибудь да встречалась. Часто приходили к ней, и тогда Эмили старалась не выходить из своей комнаты и порой досадливо морщилась, слыша громкие голоса, доносившиеся снизу.
Никки скоро завела себе парнишку, старше ее года на два, ему было лет четырнадцать-пятнадцать, и он уже старательно выбривал верхнюю губу. По утрам у двери дома появлялся этот узкоплечий подросток в сопровождении двух своих сестер, тринадцати и шестнадцати лет, казавшихся одногодками. Николь выскакивала на крыльцо в белых шортах и белых мягких туфлях, оттенявших ее бронзовый загар, и, весело подпрыгивая, добегала до калитки, а за ней, заражаясь весельем, устремлялась вся компания.
Лето шло своим чередом, но на исходе июня Нора все-таки засобиралась в Нью-Йорк.
– Не знаю, оставить Никки у тебя или послать ее в лагерь. Ей здесь неплохо, но и в лагерь она хотела. К тому же переносить ее долго сложно, уж я-то знаю.
– Она мне не в тягость, – сказала Эмили. – Но решать вам. А что… – она помолчала, – разве тебе уже у меня надоело?
Нора метнула на нее угрюмый взгляд.
– Нет, – ответила она. – Но дела…
– Ты всегда приезжала в середине июля, – не обращая внимания на поправку, сделанную дочерью, продолжала Эмили, – а тут вдруг уже в июне…
– Извини, – сварливо перебила Нора.
– Ты знаешь, что я этому рада. Я так редко вижу Никки… и тебя тоже. Вот я и подумала, что вы останетесь на весь сезон…
– Я не могу, у меня дела. – Нора встала из-за стола, не дожидаясь, когда мать закончит завтрак.
Она вышла, но спустя несколько минут вернулась.
– Дело в том, – начала она, встав за спиной у матери, и тон ее был настолько резок, что Эмили едва не поперхнулась глотком кофе, – что я всегда в начале июля бываю в Нью-Йорке. Разве ты не заметила?
Эмили не повернула головы. Только почувствовала, как задрожала чашка во внезапно обессилевших пальцах, и поспешила поставить ее на стол.
– Всегда? – переспросила она. – Разве?
– Во всяком случае, в последние годы. И ты знаешь, почему.
– Прошу тебя, – Эмили порывисто встала, – не будем продолжать этот разговор.
– Но ты сама начала его!
– Неправда. Впрочем, это не важно. – Боком, не глядя в лицо дочери, Эмили прошла мимо нее и поднялась к себе.
Несмотря на открытые окна, в комнате уже было душно. Эмили включила кондиционер и прилегла.
Ее дочь Нора в День независимости должна быть в Нью-Йорке. Нора непременно хочет быть в Нью- Йорке… Бог с ней, пусть! Каждый год она отмечает в Нью-Йорке День независимости, каждый год четвертого июля она покупает цветы и, должно быть, выпивает за день несколько стаканов виски с содовой. Но почему она только теперь об этом заговорила? И когда это случилось в первый раз? Пять лет назад?
