А Божена взяла себе в наследство ощущение сказочности дедушкиного ремесла, его мастерской, в которую она позволила себе войти, только став мастером. Там она и нашла главный в своей жизни клад – инструменты деда, тщательно подобранные, выверенные, бесценные, которые теперь, спустя три четверти века, вернулись на свою родину, в Венецию, в дом, где жили раньше родственники Божены по отцовской линии.
За три четверти века многое изменилось: дом, который Америги продали, был поделен на квартиры, и вот теперь одна из них досталась Божене – женщине с чешским именем и итальянской фамилией.
О том, что она Америги, Божена помнила всегда.
Дедушка с детства говорил с ней на своем родном языке, итальянский был для Божены таким же родным, как и чешский. Читать она научилась, листая «Трактат о ювелирном искусстве» Челлини – настольную книгу дедушки Америго. Мало в ней понимая, она искала в тексте знакомые слова, такие певучие и озорные, и, найдя, смеялась и подпрыгивала от удовольствия.
Своих кукол она назвала Лучита и Росита, а соседскую собаку, злобную колючую шавку, так любившую рвать Божене чулки, наскакивая из-за угла, обзывала Дуче.
Немного повзрослев, Божена с замиранием сердца читала о похождениях золотых дел мастера Бенвенуто Челлини и представляла себя отважным молодым человеком с огромным протазаном в руке, слугой, сопровождающим своего господина, когда тот, «выехав из Неаполя ночью, с деньгами при себе, чтобы не быть подкарауленным и убитым, как это в Неаполе принято, с величайшей хитростью и телесной силой защитился от нескольких всадников, которые на него наехали, чтобы убить».
А потом ей хотелось стать его возлюбленной и проливать о нем слезы, которые зовет он «миленькие слезы». А потом, решив родить именно сына, Божена назвала его Бенвенуто, что значит «желанный», и, замечтавшись, в мгновение ока стала Элизабеттой и в половине пятого Ночи Всех Святых ровно в тысяча пятисотом году произвела на свет создание, поднесенное ее мужу в прекраснейших белых пеленах.
Так, мечтая, «родила» она Бенвенуто Челлини, а он во многом породил ее. Во всяком случае, ее работа всегда была для нее тем, от чего ее «разбирало нетерпение», и за каждый новый заказ она бралась с «великим усердием».
Когда Божена проснулась, Луиджи рядом с ней не было. Она прислушалась: в квартире стояла тишина. Одевшись и выйдя в прихожую, она даже обрадовалась исчезновению этого странного человека. Все произошло слишком внезапно. Ей нужно было разобраться со своими мыслями и, главное, чувствами… Как могло случиться, что она, тридцатилетняя, уверенная в себе и вполне самостоятельная женщина, отдалась этому малознакомому мужчине? С ней никогда не происходило ничего подобного… Или это Венеция так действовала на нее? В задумчивости остановившись у зеркала в прихожей и глядя на свое отражение в нем, она вдруг обнаружила забытый Луиджи бумажник. Поддавшись желанию тут же вернуть его владельцу, Божена открыла бумажник в надежде найти там визитку. Но сразу же увидела эскиз, выполненный знакомой рукой и явно предназначавшийся для нее. Отложив бумажник, она прошла с эскизом в мастерскую и положила его на верстак, рядом с другими рисунками Луиджи.
«Ничего себе на пальцах… – изумилась Божена, рассматривая тщательно воспроизведенные детали. – Но что же изменилось? Или это просто копия того, что есть у меня?» Она покрутила эскиз в руках и вдруг заметила, что на обратной стороне листа тоже что-то есть. Там был изображен старинный перстень с механизмом, позволяющим сдвигать камень в сторону, – перстень-тайник.
«Да он неплохо владеет предметом, – решила Божена, – тут уж налицо ювелирные изыскания. Но зачем ему это понадобилось?»
Внезапно ей показалось, что кто-то смотрит на нее с улицы. Плотно сомкнув портьеры, Божена выключила верхний свет, оставив лишь рабочую лампу, присела за верстак и глубоко задумалась. Она начинала убеждаться в том, что этот человек играет с ней, подбрасывая загадку за загадкой. Тогда, на Сан-Марко, он, кажется, следил за ней… К чему потом этот карнавал – очки, чужой костюм, когда она не узнала его? А то, что произошло сегодня ночью? Эта его внезапная власть над ней? Зачем она ему?
Божена побледнела от вдруг нахлынувшего страха. К тому же ее профессия уже давно приучила ее к известной доле риска: с точки зрения традиционных для всех ювелиров мер предосторожности, соединять мастерскую и дом было достаточно безрассудным, но ей так давно этого хотелось…
Решив во что бы то ни стало взять себя в руки, она пошла на кухню и, заварив цветочный чай, немного расслабилась.
Она пошла в спальню и встала у самого зеркала. «Пришли мои тридцать лет, и я стала многого бояться», – подумала она. Божена не так часто, как другие женщины, пристально вглядывалась в свое лицо, но, встречаясь со своим отражением в дневной суете или вечером, перед сном, принимала его любым, лишь изредка удивляясь происходящим с ним переменам.
Но сейчас она стояла и долго, не отрываясь, смотрела на себя. Потом протянула к зеркалу руки и прикрыла своему отражению глаза.
Теперь она видела, а отражение – нет.
То, что она видела, напомнило ей маску с ее лица.
«А ведь я всю жизнь леплю свою посмертную маску. Впрочем, как и все…» – подумала она вдруг.
Ее размышления прервал телефонный звонок.
– Мальчик! Мальчик! Никола родила мальчика! – кричала телефонная трубка голосом Иржи.
– Evviva bambino![17] – от волнения Божена перешла на итальянский. – Когда?
– Здесь и сейчас! Я звоню прямо из клиники.
– Не может быть – именно в рождественскую ночь?
– Да! Мы и сами не ожидали. Он такой большой, ну прямо медвежонок, и уже рыжий! Нас теперь трое рыжих – вы, я и Богумил…
Божена почувствовала, что сейчас заплачет.
– Иржи, я так рада, поцелуй за меня Николу!..
