– Я думаю, таких бастардов достаточно по всей стране. Зачем он мне? А если ты хочешь заняться терапией – ради Бога. В тебе большие задатки. Чао.
Разыгрывать несчастного Стив не мог органически, а устраивать Пат в какой-нибудь хоспис было бы, конечно, безумием – и потому оставался лишь вариант с младенцем. Никакого конкретного плана Стив не придумал, решив, что все станет ясно на месте, в маленькой уютной вилле, которую он снял для них на полгода.
По странному совпадению и здесь оказалась красная черепичная крыша.
Весь февраль простояла тихая теплая погода. Стив старался вставать как можно раньше, чтобы успеть поработать над своим детищем – новым музыкальным каналом. Канал должен был объединить всю мировую кантри-музыку. На первый взгляд задача была неподъемной, но Стив яснее других видел, что рок не то чтобы выдыхается – а об этом уже заговорили многие, но – и это главное – оборачивается к миру своей темной, брутальной стороной, неся уже не любовь, а насилие. Стивен Шерфорд простился с молодостью проектом о Лете Любви и теперь весь свой далеко еще не востребованный талант организатора бросил туда, где его помощь нужна была больше всего.
Весь день он старался быть рядом с Пат. Она уже выглядела намного лучше, лицо ее порозовело, но глаза по-прежнему оставались тусклыми и безучастными. Она никогда не спрашивала Стива ни о том, почему он здесь, с ней, ни о ребенке. Не говорили они и о Мэтью. Они просто бродили по светлым, еще полупустым пляжам, просто ели, не вдаваясь в гастрономические изыски, и просто болтали обо всякой ерунде. Показываться нью-орлеанскому врачу Пат категорически отказалась.
– Они занимаются душой, начисто ее отвергнув. Какой от этого может быть толк? А я сама знаю, что с ума не сойду и второй раз с собой покончить пытаться не стану. – Но было видно, что апатия овладевает ее душой все больше и больше.
Стив не раз предлагал ей позвонить родителям, но она тоже упорно отказывалась, ссылаясь на то, что не хочет тревожить ни себя, ни их.
– Ведь ты уже сделал все, что нужно. – Стив буквально на следующий день после того, как Пат спасли, послал ее родителям напечатанное на принтере письмо от ее имени о том, что она отправляется в захватывающую перспективную командировку в Боливию месяца на два. – Вот пройдут эти два месяца, тогда… Тогда, может быть, и еще что-нибудь выяснится, – задумчиво добавила она.
В последнее время Пат стала все чаще надолго задумываться. Стив не раз заставал ее где-нибудь в крошечном патио, где она сидела в полной неподвижности, обхватив руками живот и закрыв лицо волосами. А когда он окликал ее, в глазах Пат светился какой-то немой неразрешимый вопрос. И однажды Стив не выдержал.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Да, – с неожиданным жаром ответила она. – У тебя ведь есть все материалы, ну, там, газеты или что, о смерти Мэта?
– Есть. Но, возможно, еще рано… Ты расстроишься, и малышу будет вредно…
– Нет. Мне надо сейчас. Именно сейчас, а то может оказаться и поздно.
Настойчивость и запальчивый тон вынудили Стива отдать Пат ту тщательно отсортированную папку, которую он всегда прятал в самый дальний ящик своего стола. Правда, он тут же решил не сводить с Пат глаз, какой бы потери времени ему это ни стоило.
Весь вечер Пат ходила, прижимая папку к груди, как плюшевого мишку, а ближе к ночи сказала ему:
– Я посижу здесь, на веранде, а ты иди к себе. Не бойся, я ничего не сделаю, можешь даже двери открыть.
Стив ушел в свой кабинет и лег, подставив руку под крупную, обросшую за полтора месяца светлыми вьющимися волосами, голову. Он смотрел на Пат, сидевшую в свете заходящего солнца, делавшего ее волосы медными, а лицо с припухшими губами и выступившими скулами – индейским, и думал о том, как трудно, наверное, будет ему жить с этой чистой, несмотря ни на что жизнерадостной, но упрямой и независимой девушкой. И с этим странным ощущением он не заметил, как задремал.
Проснулся Стив от странных, неведомых доселе прикосновений – на лицо ему падали теплые крупные слезы.
– Патти!?
– Да, милый, да, я теперь все поняла, и я была несправедлива к своему малышу, ведь он… Помнишь, в тот день, когда разбился Мэт я не поехала на студию, сославшись на простуду?
– Конечно, да. Это было… весьма удачно.
– Но на самом деле я не поехала потому, что он впервые зашевелился во мне. Это было и больно, и сладко, и страшно – и, главное, совершенно не вовремя, то есть я хочу сказать, раньше сроков. Это было ровно в девять утра. – Пат вздрогнула всем своим уже отяжелевшим телом. – И потом еще, к вечеру, полпятого… И вот сейчас, в этих твоих бумагах, я проверила: это происходило каждый раз, когда… Ну, словом, первый раз, когда Мэт разбился, а второй, когда он совсем… когда его совсем не стало. И маленький это чувствовал, а я все это время почти ненавидела его! – Последние слова Пат выкрикнула и упала на Стива, сотрясаясь в безудержных рыданиях. – Я считала, что он все испортил, что из-за него… Что вот, Мэта нет, а он жив. Бедный мой, как я теперь люблю тебя, мой маленький! Мы с тобой так нужны друг другу!
Стив немедленно вознес про себя хвалу всем ведомым и неведомым богам, а вслух тихо и ласково прошептал:
– Ложись прямо здесь и усни. Завтра нас ждет с тобой совсем другая, новая жизнь.
«А Руфь все-таки золото», – усмехнулся он, закуривая на террасе большую настоящую «Корону».
А Пат снились разлившиеся воды Трента, нежившие тело, как мужские объятья, и она бросалась в эти воды, каждый раз выходя все более чистой и обновленной. И утром, когда первые солнечные лучи щекочуще коснулись ее губ, она впервые за долгие четыре месяца рассмеялась.
Стив, всю ночь прокуривший на террасе с чувством человека, с плеч которого сняли наконец тяжкий
