Сочинения

Париж, 1925

«Глубокий холод окружает нас…»

Глубокий холод окружает нас.
Я как на острове пишу: хочу согреться,
Но ах, как мысли с головы на сердце,
Снег с потолка. Вся комната полна.

Я превратился в снегового деда.
Напрасно спорить. Неподвижность. Сплю,
А сверху ходят, празднуя победу,
Морозны бесы, славный духов люд.

Но знаю все: замерзшим очень жарко.
Я с удивлением смотрю: песок, и сквозь песок
Костяк и череп, челюсть и висок.
И чувствую: рубаха, как припарка.

Идет в ныли, качаясь, караван.
Не заболеть бы, ох, морской болезнью:
Спина верблюда не в кафе диван.
Дремлю. Ведь сна нет ничего полезней.

Ток жара тычет в спину. Больно. Шасть,
Приподымаюсь; над водою пальмы
Качаются, готовые упасть.
Заспался в лодке, в воду бы, но сальный

Плавник вдруг трехугольный из воды.
Акула это, знаю по Жюль Верну.
Гребу на берег, где на все лады
Животные кричат. Но ах, неверно.

Он изменяется, он тает, он растет,
Он белый камень. Айсберг недоступный.
Смотрю: не лодка — самодельный плот.
Сидит матрос, к нему бросаюсь: труп.

Схожу на лед, прозрачен он и тверд.
Я каблуком — звездится от удара.
Но ах, кружится подо мною твердь,
Валюсь: вода взревает, как гитара.

Плыву на дно: мне безразличны Вы.
Тону: необходимы. Просыпаюсь.
Рычат кареты за окном, как львы.
Я за ружье чернильное хватаюсь.

«Я отрезаю голову тебе…»

Я отрезаю голову тебе
Покрыты салом девичии губы
И в глаз с декоративностию грубой
Воткнут цветок покорности судьбе

Вокруг власы висят как макароны
На вилку завиваться не хотят
Совсем не гнется кожа из картона
Глазные груши источают яд

Я чувствую проглоченная спаржа
Вращается как штопор в животе
В кишках картофель странствует как баржа
И щиплет рак клешнею в темноте

Я отравился я плыву средь пены
Я вверх густой нечистотой несом
И подо мною гаснет постепенно
Зловещий уголек твой адский дом

И в красном кубе фабрики над лужей
Поет фальшиво дева меж колес
О трудности найти по сердцу мужа
О раннем выпадении волос