понял, что это, скорее всего, разведчик. Так оно и оказалось.
Я зашел в дом и сказал товарищам, что, возможно, скоро мы можем подвергнуться бомбежке. Дом был совершенно не замаскирован. Мое предупреждение оказалось пророческим. Через десять минут на деревню полетели бомбы…
Укрыться было негде. Я сидел за столом и разговаривал с Лестевым, когда бомба упала рядом и снесла дом, где мы находились. Очнулся я в противоположном углу комнаты. Рядом лежал генерал- лейтенант Журавлев, раненный в руку. Я начал подниматься. Получилось это не сразу, так как я оказался контужен. Генерал Лестев был смертельно ранен. Осколок попал ему в затылок. (Впоследствии именем Лестева назвали одну из улиц Москвы.)
Половина людей, находившихся в этом доме, были убиты. Девушке-стенографистке осколком срезало голову…
Были и другие поручения Г. К. Жукова, причем мне лично. Вот одно из них. В декабре 1941 года он вызвал меня на КП, дал несколько телеграмм и сказал: «Читайте». В них генерал П. А. Белов, командующий кавалерийским корпусом, который действовал в тылу врага, невдалеке от Вязьмы, жаловался на наших летчиков, что не прикрывают его с воздуха, а противник, используя это, систематически бомбит корпус и наносит большие потери. В других же телеграммах командир авиадивизии доносил из Тулы, что его истребители непрерывно прикрывают корпус Белова. Кому верить? Жуков приказал немедленно на самолете У-2 отправляться в Тулу и провести тщательное расследование, узнать, кто обманывает. Вскоре я был на аэродроме в Туле. Встретил меня командир этой дивизии. В тот момент приземлились два истребителя, и при мне летчики доложили командиру, что прикрывали конницу генерала Белова. Документальная проверка и личные опросы летчиков подтвердили, что приказ точно выполняли. Но, учитывая, что корпус все время в маневре и удалялся все глубже в тыл врага, расстояние от аэродрома и обратно увеличивалось. Поэтому летчики, опасаясь нехватки горючего на обратный путь, сокращали время на прикрытие конницы, возвращаясь на аэродром значительно быстрее.
В результате до вылета следующей смены истребителей был значительный перерыв, его использовали немцы и до появления наших истребителей бомбили корпус, особенно лошадей. Этой простой веши не учел командир дивизии и его подчиненные. Вместо немедленного перебазирования вперед наши истребители оставались в Туле. Я немедленно связался с командующим 50-й армией генералом И. В. Болдиным и от имени генерала Г. К. Жукова просил его быстро и безотлагательно, в течение 2–3 часов, принять все исчерпывающие меры к подготовке аэродрома для приема авиадивизии, используя свою технику, состав и местное население. Болдин доложил, что аэродром будет готов. Я приказал немедленно передислоцировать дивизию в район Калуги (город был только освобожден), сейчас же, по тревоге, безотлагательно отправить туда же батальон аэродромного обслуживания. Комдив доложил мне, что у него нет лидера. «Лидер — вы», — сказал я. Через два часа все самолеты совершили там благополучную посадку, и теперь расстояние позволяло прикрывать корпус Белова.
По телефону ВЧ из Калуги я все подробно доложил Г. К. Жукову. Георгий Константинович приказал полковника, командира авиадивизии, привезти к нему, что я выполнил. Мне стало известно, что он хотел его отдать под суд, но т. к. полковник был боевым летчиком, имел много наград, то Жуков понизил его в должности и отправил на фронт. А мне сказал, что теперь самолеты прикрывают корпус хорошо.
Без ложной скромности скажу, что среди многих боевых наград одной из самых дорогих для себя считаю первый орден Красного Знамени, который был вручен мне лично Георгием Константиновичем в битве за Москву 26 декабря 1941 года. Фронтовую газету с этим указом я бережно храню.
А узнал я о своем награждении от самого Георгия Константиновича. Он меня вызвал и поинтересовался, читаю ли я фронтовые газеты. Я ответил, что если есть время, то, конечно, читаю. «Ну, значит, вы слишком занятой человек, коль не соизволили прочитать даже о своем награждении», — засмеялся командующий. Тут же достал орден, пожал мне руку и вручил его. Сказать честно, я был несколько ошеломлен.
В особом отделе мы отметили это событие. Орден положили в жестяную солдатскую кружку и наполнили ее до краев водкой. Потом пустили ее по кругу. Таким образом, каждому досталось граммов по пятьдесят.
Назначение на должность заместителя начальника особого отдела Западного фронта для меня явилось неожиданностью. По службе это было несомненно повышением. У меня часто возникал вопрос, почему Цанава взял меня к себе заместителем. Во-первых, он любил пограничников, к ним у него было особое доверие. Во-вторых, на мой взгляд, его убедило то, что я как начальник Управления оставил Белосток не так, как другие из приграничных областей. Я ушел с нашими отступающими частями.
Цанава был властолюбивым, злопамятным человеком, не стеснялся в выражениях, когда ругался. Вспоминается случай в Белостоке. Цанава приехал для какой-то проверки и зашел ко мне в кабинет. В это время зазвонил телефон. Только я потянулся к нему, как Цанава, опередив меня, взял телефонную трубку и сказал: «Слушаю, Цанава говорит!» Связь была неважная, и на другом конце провода начали переспрашивать, с кем они имеют дело. «Цанава у телефона», — громко повторил нарком Белоруссии. Видимо, абонент опять не понял, с кем говорит. Тогда, разозлившись, мой начальник прокричал в телефонную трубку: «Е… твою мать, Цанаву не знаешь? Цанаву весь Советский Союз знает!» И бросил трубку.
Он не был трусливым человеком. Умел завязывать отношения с командованием фронта и армий, был коммуникабелен. Не выпячивал себя, когда не было в этом особой нужды. Ну, а когда было нужно, он мог разговаривать очень жестко.
Мне нередко приходилось ездить с ним по частям и соединениям в целях проверки.
В первый месяц войны заградотрядов не было. Они появились, когда фронт был в районе города Орши. Начиная с этого момента немцы стали нести серьезные потери, так как из нашего тыла стали поступать резервы.
По Уставу Красной Армии командир имел право расстрелять бойца за то, что он покинул поле боя. А в настоящее время стала бытовать точка зрения, что заградотряды — это было плохо и что они не оправдали себя. Скажу твердо, это принципиально неверно. Это была вынужденная мера.
Как-то меня вызвал Цанава и сказал: «Приехал из Москвы начальник Главного управления пограничных войск Григорий Григорьевич Соколов с мандатом за подписью И. В. Сталина. Требуется организовать войсковую охрану тыла из пограничников и войск НКВД. Но есть проблема. Его здесь никто не знает, поэтому я прошу вас оказать ему всемерное содействие». Цанава показал мне мандат, который давал Соколову практически неограниченные права в осуществлении его деятельности. Более того, Жуков лично просил Цанаву оказать ему содействие.
Соколова я знал по Средней Азии лично. Недалеко от Орши я его нашел и доложил, что послан ему на помощь. Заместителем у него был генерал-майор Любый, пограничник. Заместителем по политчасти был полковой комиссар Шевченко, бывший редактор журнала «Пограничник». Всех их я также хорошо знал.
На мой вопрос, где наиболее целесообразно применить мои силы и опыт, Соколов сказал, что на витебском направлении, где ситуация была наиболее сложной.
Основная проблема была, как всегда, в нехватке кадров. Мы среди отступающих находили пограничников, бойцов войск НКВД, сотрудников милиции и сформировывали из них части по охране тыла.
Я подумал, что мне неплохо было бы иметь удостоверение помощника начальника охраны тыла. И Соколов сделал мне такое удостоверение, где было указано, что майор госбезопасности С. С. Бельченко занимается вопросами охраны тыла и всем командирам Красной Армии следует оказывать ему содействие.
В этот момент в Витебске вовсю шла эвакуация промышленных предприятий. Я попросил ответственных за это лиц ускорить это дело, ввиду того, что немцы были уже очень близко.
Я дал указание руководству управлений НКВД и НКГБ по Витебской области задерживать всех пограничников и чекистов, двигающихся с отступающей армией, и направлять их в распоряжение Г. Г. Соколова.
