на специальных шарнирах.
Потом настал черед наплечников. Они были выполнены в виде выпуклых кусков железа и ремнями крепились все к той же кольчуге.
Пока продолжалась эта неторопливая, тщательно выверенная процедура, император, чтобы не терять времени, расспрашивал Рахевина, своего секретаря. Он хотел знать, не поступили ли за ночь какие-нибудь новые известия о Саладине[13].
Оказалось, поступили.
– Говори.
Длинный лысоватый секретарь смущенно покашлял.
– Говори же!
– Сведения весьма странные, ваше величество. Доносят, что Саладин приказал срыть стены Арктосиса и Хевана. Эти крепости лежат как раз на нашем пути в Святую землю, если мы не изменим путь движения.
– Мы не изменим путь движения, клянусь тем, ради чего мы сюда прибыли.
– Однако это известие не может не вызвать смущения,– сказал начальник рыцарской кавалерии.
– Он просто распускает такие слухи, которые могли бы вызвать в нас беспечность,– высказал свое мнение Марк Эвергейм.
Ему возразил Филипп Куртнэ:
– Известие, что Саладин срывает стены своих крепостей, вызовет у нас, наоборот, прилив сил.
– Надо еще раз допросить гонца, может быть, его неправильно поняли,– сказал Отто Фрейзинген.
В этот момент императору подвели коня. Он возбужденно похрапывал сквозь отверстия в кожаном наглавнике – шанфройне. Шанфройн был изготовлен из листов плотного пергамента и кожи, которые наклеивались друг на друга еще сырыми. Их натягивали на формовку, воспроизводящую лошадиную голову. Продольная железная полоса проходила от макушки до ноздрей. Отверстия для глаз были защищены с боков железными раковинами. Наушники были совершенно замкнутыми, с обрезанным в виде свистка верхним отверстием. В таком облачении конь был защищен не только от стрел, но и от копий.
– Нет,– сказал император,– никого не надо допрашивать, я уверен, что гонцы сообщили правду. И не надо надеяться, что Саладин сошел с ума, так же как не стоит рассчитывать на то, что таким образом он демонстрирует нам готовность подчиниться.
Собравшиеся у шатра молча ожидали, чем Фридрих завершит свою речь. Он решил помедлить. До того момента, когда взберется на коня. С помощью четырех пажей, руководимых Либенцеллером, ему удалось это сделать.
– Я думаю, нам надо насторожиться, господа. Саладин срыл стены этих крепостей, чтобы у его людей не было соблазна за этими стенами скрываться. Он знает о наших силах. Никогда христианский мир не посылал в Святую землю такого войска.
– И под таким командованием,– пропел Рахевин, но его лесть не была замечена.
– Гарнизоны этих крепостей он присоединит к своему войску, которое, очевидно, слабее нашего. Нам предстоят жестокие сражения, противник будет стоять насмерть.
Военачальники склонили головы в знак почтения к императору и преклонения перед его мудростью.
Императору подали шлем, он был, несомненно, византийской работы. Тулья из вороненого железа с восемью сходящимися позолоченными полосами. Место их соединения покрывал золоченый шишак. Низ шлема был обит золоченою же полосой с изображениями животных.
Водрузив это тяжеленное и импозантное сооружение на свою мощную голову, Фридрих сказал:
– Нам пора, господа.
Военачальники надели шлемы.
Император набрал воздуха в кольчужную грудь и мощно проревел:
– Гроб Господень, защити нас!
Ответом ему было мощное подспудное гудение сквозь отверстия в шлемах.
– Гроб Господень, защити нас!
Император тронул поводья, и его конь тяжело, уверенно и неторопливо зашагал вниз с зеленого холма.
Дорога шла вдоль ручья. Он постепенно набирал силу, и уже к середине дня можно было смело говорить, что крестоносная армия движется не вдоль ручья, но вдоль речки. Фридрих специально держался рядом с водным потоком, ибо был наслышан, сколько бедствий вынесли рыцари Христа в засушливых палестинских землях как раз от отсутствия благодатной влаги. Помимо благотворной духовной жажды их зверски изводила жажда физическая – для многих великолепных воинов, для многих великолепных армий она стала причиной гибели. Поэтому император положил себе ни в коем случае не повторять ошибок прежних полководцев на этот счет.
С речкой пришлось расстаться лишь тогда, когда она в прямом смысле слова перегородила путь. Она как бы говорила: если хочешь быть в моем обществе, ступай не на юг, как ты наметил, а со мною на восток.
– Будем переправляться,– велел император и, чтобы показать, как это делается, первым отправил своего могучего жеребца в воды потока.
Речка была хотя и быстрой, но неглубокой. Вода едва доставала до стремени. Конь медленно, но уверенно перебирал копытами по каменистому дну.
Справа и слева от императора шумно въезжали в воду и другие рыцари, со смехом прыгали пехотинцы и брели вперед, поднимая над головою копья.
И тут конь Фридриха оступился – копыто соскользнуло с большого плоского камня. Жеребец и император вместе, как огромная укрепленная башня, рухнули вправо. Вода торопливо и жадно накрыла их. Те, кто находился рядом, на мгновение растерялись – они были поражены видом происходящего. Потом сразу с десяток человек бросились в воду. Вода сбивала их с ног, волокла за собой. Кто-то добрался до императора, схватил за руку, попытался поднять, но нога застряла в стремени. Конь тоже бился под водой, он воевал за свою жизнь, но на стороне реки, не давая спасающим как следует подхватить императора.
Когда Фридриха Гогенштауфена вынесли на берег, выяснилось, что он уже испустил дух.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
ГАЛЕРА И ГАЛИОТ
Утром двадцать второго мая 1504 года из порта Генуи вышли две галеры, принадлежащие флоту его святейшества Папы Юлия[14], «Золотая» и «Бирюзовая». На борту первой из них находился кардинал Антонио Колона – один из ближайших приближенных римского понтифика. Это было не случайно, ибо в трюмах кораблей, направлявшихся в город Чивитавеккья, находился весьма и весьма ценный груз. По той же причине на палубах теснилась многочисленная вооруженная охрана, возле заряженных пушек стояли канониры с тлеющими фитилями, впередсмотрящие неотрывно озирали окружающую водную равнину.
Впрочем, большинство тех, кому выпало участвовать в этом путешествии, относились ко всем этим предосторожностям едва ли не иронически. В самом деле, разве можно представить себе человека, который решился бы напасть на столь мощные и хорошо вооруженные суда, да еще находящиеся под охраной папского авторитета.
Среди морских разбойников того времени было предостаточно людей дерзких, но ничего не было слышно о безумцах.
Первые два дня плавания прошли спокойно, и галеры благополучно останавливались на ночь в портах Специи и Ливорно. И кто мог ожидать, что третий день закончится столь трагически.
Его преосвященство восседал в массивном деревянном кресле, установленном в том месте палубы, что называется ахтерпиком[15], неподалеку от входа в капитанскую каюту. Кстати, на время плавания и сама каюта сделалась корабельным жилищем высокопоставленного римлянина. Судоводителю «Золотой» галеры приходилось ютиться под так называемой сенью. Ее натягивали над кормовой частью судна в жаркое время дня или во время непогоды. Капитан, краснорожий, хриплоголосый генуэзец по имени Пицци, воспринял это изменение в своем образе жизни спокойно. Более
