— В цветах, болван.
— А что вы предполагаете с ними делать, обдирать шипы и подбрасывать в постель этой несговорчивой сеньорите?
— Будешь болтать — отрежу язык, — сказал равнодушно дон Диего, входя в дом, — и вели нарезать каждый день букет и ставить на стол.
— Цветы не едят, сеньор, — продолжая по инерции балагурить, пробормотал генуэзец, но хозяину уже было не до него: он увидел, что в столовой находится мисс Элен. Явилась! Мысленно он потирал руки. Кажется, норов этой козочки начинает смягчаться.
— Чем обязан, мисс? — издевательски вежливым тоном спросил дон Диего. — Честное слово, не ожидал.
Узница была серьезна.
— У меня к вам два вопроса.
— Черепаховый суп и оленина, — хихикнул Фабрицио за спиной хозяина.
— Во-первых, велите вашим слугам и, главное, вот этому типу, с письменными принадлежностями в руках и неписьменными выражениями на языке, не приставать к моей камеристке. Не далее как сегодня утром, когда она возвращалась с рынка, он обратился к ней с такими предложениями, что я, разумеется, не смогу их повторить.
Дон Диего расхохотался.
— Чему вы с таким удовольствием смеетесь, могу я вас спросить?
— Я просто радуюсь, что наши с вами мысли хоть в чем-то начинают совпадать.
— Я вас не понимаю.
— Только что в розарии я обещал отрезать ему язык.
Фабрицио выпучил глаза: его громоподобный и многосвирепый господин предает его ради секундной прихоти угодить этой заносчивой англичанке? Ведь он, Фабрицио Прати, всего лишь на службе у него, а не в рабстве — даже такая мысль мелькнула в уродливой голове генуэзца.
Элен не пожелала разделить веселое настроение дона Диего и сухо сказала:
— Избавьте меня, пожалуйста, от описания ваших взаимоотношений со здешней прислугой.
— Извольте, — слегка померк дон Диего, — каково же ваше второе требование?
— Второе? Вот. — Элен достала из рукава своего платья свернутую в трубочку бумажку.
— Это мое письмо, — сказал дон Диего.
— Вот именно.
— Объяснитесь.
— Я понимаю, что вам как испанскому гранду грамота ни к чему, но тогда я прошу вас, не мучьте себя и меня, не сочиняйте ваши душераздирающие послания собственноручно. Пусть благородный испанский язык коверкает этот чернильный червь. — Она кивнула в сторону Фабрицио. С этими словами она бросила письмо на стол и удалилась.
Несколько секунд дон Диего пребывал в состоянии оцепенения. Кровь с шумом и напряжением взметнулась по его венам, и глаза стали цвета корриды.
— Послушай, ты! — заорал он. — Я... я... я... — Он хотел сказать, что он ее уничтожит, сотрет в порошок, изувечит, растопчет, но понимал, что всего этого будет все равно недостаточно.
Глава десятая
Ром и мертвец
За три недели плавания «Мидлсбро», как игла, нанизал на себя гирлянду Больших, а затем и Малых Антильских островов. Когда корабль бросил якорь в бухте Бриджтауна на Барбадосе, команда была уже изрядно измотана бесцельными и однообразными поисками. И хотя капитан был полон угрюмой решимости продолжать их, его первый помощник Логан и штурман Кирк взяли на себя смелость посоветовать ему прерваться.
— Люди измотаны, нам нужно кое-что подремонтировать, — говорил Логан.
— Дно «Мидлсбро» неудержимо обрастает ракушками, мы теряем ход, а здесь хорошие доки, мы приведем себя в порядок, — говорил Кирк.
Энтони, сильно похудевший, как бы источенный каким-то внутренним огнем, мрачно слушал их, поглаживая шею и подбородок мягким кончиком гусиного пера. Перед ним лежала открытая тетрадь из тех, что используются для ведения бортового журнала. Капитан вел дневник.
— Ну что ж, — сказал он, — теперь против меня и морские ракушки, и желудки матросов. Я подчиняюсь воле обстоятельств. Что мы запишем? — Он макнул кончик пера в чернила.
Логан пожал плечами.
— Барбадос, — вывел Энтони, — стоянка. На сколько? — поднял он глаза на своих офицеров.
— Неделя, — твердо сказал Логан.
— Прикажите спустить шлюпку. Поеду представлюсь губернатору и осмотрю город.
Офицеры вздохнули с облегчением — удалось уговорить, на что они, если честно, рассчитывали не очень.
Через три дня они уже были не так рады. Сразу же после посещения губернаторского особняка их юный капитан отправился в ближайшую таверну и велел подать ему выпить. Во всех обследованных за три недели плавания гаванях он поступал примерно так же. Припортовая таверна — это самое настоящее справочное бюро. Там знают все, что творится на острове и вокруг него. Кто вернулся из плавания, когда и с какой добычей; кто уходит в плавание, на сколько и с какой целью. Кто чем торгует и кто почему спивается. Кто негодяй, а кто джентльмен. Энтони окунался в этот мир под разными обличьями. И в форме английского моряка, и в живописном платье карибского корсара, надевал кожаные доспехи лесоруба и суконный камзол приказчика. Переходил с английского на испанский и даже французский языки. Проникал в самые разные компании. Не брезговал никем, ни убийцей, ни прокаженным. Щедро платил и никогда не лез в душу. И лишь одним он отличался от обыкновенного посетителя подобных мест — он никогда не пил. А здесь, во время вынужденной стоянки на Барбадосе, он начал с того, что потребовал себе рому. Хозяин, как и все кабатчики, человек опытный, оценив его одежду и манеру держаться, попробовал посоветовать питье помягче. В Новом Свете вывели несколько сортов сладких мускатных вин, имелись также привозные, итальянские и французские. Выслушав заискивающую аргументированную речь кабатчика, Энтони сказал только одно:
— Рому!
Он сел за чисто выскобленный стол у дальнего окошка, из которого можно было рассмотреть верхушки мачт в гавани, выпил залпом первый стакан и не вставал со своего места до самого вечера.
Его адъютант, белобрысый коренастый дядька, одновременно с одобрением и с сомнением посматривал на своего командира. Умение хорошо выпить чрезвычайно уважалось среди английских моряков, и он поэтому очень хотел, чтобы его юный капитан оказался в этом отношении на высоте, но испытывал большие сомнения на этот счет.
Энтони пил равномерно, то есть проглатывал по половине стакана через примерно равные промежутки времени и находился постоянно в одном дымно-чадном состоянии рассудка. Такое впечатление, что он стремился «набраться» до беспамятства, просто, по всей видимости, считал такой способ времяпрепровождения единственно возможным во время вынужденного безделья. Он не менял ни таверны, ни стола и не предпринимал никаких розыскных усилий.
Убедившись, что молодой Блад — человек не хлипкого десятка, адъютант тем не менее постепенно приходил в ужас от количества потребляемого капитаном рома. Ему было отлично известно о разрушительных свойствах этого адского напитка. Он велел кабатчику принести блюдо маринованных креветок и жареного мяса, но все это пришлось ему поедать самому. Энтони так и не прикоснулся к еде.
Когда стемнело и заведение закрылось, капитан «Мидлсбро», все еще сохранявший форму, то есть сидевший ровно и с гордо откинутой головой, встать не смог. И вот такого — молчаливого, гордого, но совершенно неспособного передвигаться — адъютант и отнес на борт корабля.
В первый вечер Логан и Кирк решили: пусть! Может, это и к лучшему, парню надо расслабиться. Назавтра он проснется другим человеком. Они ошиблись. Они плохо знали своего юного капитана. Назавтра Энтони в сопровождении своего неизменного белобрысого шотландца отправился в ту же таверну,
