Вечером собрал комиссар Беликов самых бедных наших хуторян в ревкоме и прямо заявил:
– Хватит вам батрачить на Рябошапку! Как представитель Советской власти, заявляю я вам категорично – сами пейте молоко от тех коров, которые вам Рябошапка дал, сами ешьте яблоки и груши из садов, которые он вам прирезал… Сами будете и хлебом со своих наделов пользоваться. И объявляю я вам, что ничего вы Рябошапке не должны – все ваши долги берет Советская власть на себя.
– Да разве ж можно так?! – не выдержал Рябошапкин приказчик, который ходил у нас в председателях ревкома. – Ведь благодетель он, сколько лет всех нас кормил…
Тут комиссар Беликов сдвинул светлые брови, и веселые глаза его вдруг стали холодными, точно ледяными.
– Не Рябошапка кормил этих людей, а они, своим потом и кровью, кормили этого кровососа, – выкрикнул он. – А тебе, кулацкий прихвостень, давно уже нечего делать в ревкоме! Иди к своему пану Рябошапке, авось он тебе кинет объедок со своего стола…
В этот вечер был организован у нас комитет бедноты, а председателем его выбрали Тихона Кияшко.
Позднее, когда разошлись бедняки по домам, а комиссар Беликов засветил лампу-каганец в ревкоме и сел возле нее с книжкой, вдруг грохнул под окном выстрел, и пуля шмелем прожужжала мимо комиссаровой головы.
Дунул Беликов на каганец и одним прыжком выскочил из горницы. Только двери на улицу распахнул – опять прямо в лицо полыхнуло выстрелом и ухо обожгло пулей. А комиссар в ответ разрядил свой маузер… Наутро собрал Беликов всех наших жителей на сход и прямо заявил:
– Я, граждане, предлагаю выселить с хутора, как вредного нетрудового элемента, Игната Рябошапку со всей его кулацкой семьей. Землю его нужно разделить между бедняками, а в доме школу устроить…
– Большой кусок хочешь сглотнуть, комиссар! Подавишься, смотри! – злобно выкрикнул старший сын Рябошапки.
– А уж это не твоя забота! – пожал плечами комиссар. И предложил: – Кто за мое предложение?
Стали тут мяться наши казаки: уж больно они запуганы Рябошапкой были. Стоят, с ноги на ногу переминаются, а рук не поднимают. Словно сковали их злые взгляды Рябошапки и его зверенышей. Так ничем и кончился этот сход.
Когда расходились со схода, подошел старый Рябошапка к комиссару Беликову, ощерился и проговорил:
– Что, не вышло по-твоему, комиссар?
– Да, пока не вышло, – спокойно ответил Беликов. – Не разобрался пока еще народ, кто его заклятый враг… Уж больно запугал ты людей. Ну, ничего – сегодня не разобрались, завтра поймут. И тогда не жить тебе на хуторе!
– Не будет этого, слышишь, не будет! – прохрипел Рябошапка. – Жили мои родичи на этом хуторе сотню лет и еще сотню годов проживут! А ты для всех здесь чужой человек… Уйдешь отсюда или сдохнешь здесь – и слова доброго о тебе никто не скажет! Так ты лучше зараз уезжай, пока живой…
– А я погожу! – засмеялся комиссар.
Наутро нашли комиссара Беликова убитым возле ревкома. Кто-то из-за угла срезал его злой пулей. И, видать, мертвому уже распороли живот и насыпали туда пшеницы – на, мол, ешь!
В суровом спокойствии застыло лицо комиссара, строго сдвинуты были белесые брови, кровью пропиталась старая гимнастерка. А мертвые глаза, казалось, смотрели на нас с холодной укоризной.
Внесли мы комиссара Беликова в ревком, положили на стол, застланный красным кумачом. И тут вдруг в голос, горько зарыдали над ним женщины.
Да и казаки не одну слезу украдкой стряхнули. Весь хутор сбежался к ревкому, только из Рябошапок никого не было видно.
Вышел тут вперед Тихон Кияшко, окинул всех тяжелым, свинцовым взглядом, откашлялся и оказал:
– За нас погиб человек, за наше счастье! Правильно говорил он нам вчера – нельзя терпеть среди нас злобного старого волка с его выводком! Рябошапка сгубил нашего друга! Пошли до Рябошапок!
Прямой, крутоплечий, зашагал Тихон Кияшко к крытому белым железом дому Рябошапки. И казалось сначала, что один он дойдет к высоким воротам с железными цветами на столбах, что другие опять не посмеют и слова сказать против Рябошапки…
Но вот шагнула за Кияшко вдова с ребенком на руках, за нею двое казаков, потом старуха…
И, как лавина, хлынул к воротам весь народ. Как нажали – распахнулись настежь ворота, загремели цепями и залились злобным лаем здоровенные, раскормленные собаки. Выскочили на двор с обрезами в руках дюжие сыновья Рябошапки, торопливо вышел и сам старик.
Но и раза выстрелить не успела кулацкая семейка, как сгрудил ее народ, отобрал обрезы и потащил к ревкому…
В тот день решили казаки назвать наш хутор именем: комиссара Беликова. Так и зовется он теперь. И каждый на нашем хуторе знает, кто такой был товарищ Беликов и как он раскрыл нашим людям глаза на жизнь. И песни поют на нашем хуторе о комиссаре Беликове – хорошие, грустные и сердечные, песни. И могила комиссара Беликова всегда утопает в цветах…
Но никто не знает, не помнит и не хочет знать, где зарыты волчьи кости старого лиходея Рябошапки и его сынов!
Сказ о коммуне «Набат»
В станице Брюховецкой, в просторном станичном парке, есть братская могила, на которой никогда не увядают цветы. Наши пионеры проводят у этой могилы торжественные сборы. Возле нее в Октябрьский и Первомайский праздники собираются на митинги колхозники. Перед нею снимают шапки старые, седоусые казаки. Здесь, под высоким могильным холмом, спят те, кто кровью и жизнью своею осветили нам путь- дороженьку к коллективному труду и общему счастью… А дело было так…
В скорости после того, как вышибли красные полки с кубанской земли белогвардейскую нечисть, появился в Брюховецкой балтийский матрос. Худое лицо его перекрещивали два багровых шрама от сабельных ударов, белогвардейская пуля засела в правой ноге, грудь пробита штыком. Весь изранен был матрос в боях с беляками, но живым огнем горели его веселые карие глаза и билось в груди горячее сердце коммуниста.
Пожил он в станице, осмотрелся, сдружился с нашими ревкомовцами и чоновцами.
А потом как-то собрал всех станичных батраков и бедняков и предложил им:
– Давайте, товарищи, жить так, как призывают коммунистическая партия и товарищ Ленин! Дружной коммуной, коллективом единым, чтобы один за всех и все за одного.
– Как это? – не поняли некоторые. Тряхнул матрос смоляным чубом и пояснил:
– Знаете вы, что в двадцати верстах от станицы есть остров в плавнях, а на нем монастырь. Побывал я гам недавно. Богато жили, видать, паучки-крестовички! Дома – кирпичные, вокруг обнесены крепкой каменной стеной. Сад такой, что лучше не найдешь. Поля, огороды, коровы… Одним словом – благодать! А живет сейчас в том монастыре всего девять монахов – те, которые посмирнее. Остальные – кто с белыми ушел, кто в банды подался. Вот я и предлагаю создать там коммуну, хозяйствовать сообща. И пусть коммуна наша всей Кубани показывает путь к счастливой коллективной жизни.
Зашумел тут народ, вопросы посыпались со всех сторон. И на все эти вопросы давал матрос добрые ответы, только иногда закатывался он отрывистым кашлем, и тогда темнело его худое лицо.
– А как назовем мы нашу коммуну? – спросил один из батраков.
Ярким солнечным светом вспыхнули глаза матроса.
– Назовем мы ее «Набат»! Пусть весть о ней по всей кубанской земле несется, как набат, гремит и людей на новую жизнь поднимает…
Через несколько дней в старом монастыре появились новые жители. Под строгими сводами монастырских коридоров колокольцами зазвенели детские голоса и смех. В бывших кельях хлопотали
