это количеством миловидных медичек. Их было целых три. И все они были полностью заняты пациентом, и, кажется, их не хватало. Пациент при этом бурно выражал неудовольствие тем, как с ним обходятся.
Господин Асклерат попробовал было выступить вперед со своими медицинскими терминами, с сообщением о ранениях третьекурсника из Нантера; Зельда перехватила внимание мессира комиссара живым рассказом о том, что этот молодой французский драгун, прошитый пулей уругвайского стрелка, вылетел из седла, под корневище вывернутой взрывом сосны, где пряталась от зноя ядовитая гадина; потом он, находясь в сомнамбулическом состоянии, добрел до рва, окружавшего форт уругвайцев и, будучи ошпарен кипятком, свалился на дно этого рва. На дне этого рва ему пришлось пролежать не менее полусуток, под атакой солнца и мух. Нельзя не признать — большой объем несчастий выпал на долю этого молодого человека.
Спасенный и от пули, яда и ожога кавалерист-студент, увидев вошедших стал орать во весь голос, требуя полицию, адвоката, прокурора, службу спасения и телевидение.
— А-а, вот и еще банда уродов, откуда вы взялись, и почему позволяете творить с людьми такое! Меня ранили, меня обожгли какой-то кипящей дрянью, и я полдня валялся один в каком-то дерьме. Я мог здохнуть, просто здохнуть! Понимаете вы, или нет! Какое право вы, уроды имеете так издеваться над людьми!?
Изо рта у него вместе с проклятыми вопросами вылетали хлопья слюны. Грустное, однако, зрелище. Человек, попавший в несчастье, не в состоянии адекватно оценить то, что с ним произошло. Его ведь лечат, очень старательно лечат, и вылечат. Ни на грамм благодарности. Восприятие мира у него искажено ужасающим образом. Вот он обзывает нас уродами, а это странно. Ну, пусть я урод, пусть мессир комиссар, но назвать так Зельду! Но его надо простить, учитывая перенесенные им мучения.
Я посмотрел на жену, и невольно подумал — у нее надо учиться, у нее. Выдержке, терпимости хотя бы. Вот я киплю, еле сдерживаю недостойный гнев, а она весела, легка, и опять в центре событий и держит палец на пульсе события.
— Насколько я понимаю, товарищи по несчастью, этого несчастного, уже выписались.
Господин Асклерат кивнул.
— Французско-уругвайское столкновение, это из самых первых событий этого мундиаля. Кстати выписка из этого госпиталя идет в двух направлениях.
— Кто-то на богадельню, кто-то в могилу? — Очень мрачно, и очень неловко пошутил комиссар. Зельда только улыбнулась в ответ. Что ж, приходится показывать, что понимаешь и черноватый юмор.
— Я имела в виду нечто другое. Травмированные легко, после соответствующей реабилитации, возвращаются в строй, ибо мы не собираем для каждого столкновения новую команду, мы лишь немного, в меру необходимости подновляем ее. А столкновений во время одного мундиаля никогда не бывает меньше трех, а иногда их число доходит и до семи-восьми, в зависимости от принятой на конкретный период формулы. Те кто, пострадал сильнее, от продолжения освобождаются и транспортируются в прежнюю жизнь, к прежней работе, разумеется, если сохранят способность ее выполнять.
— А если нет?
— Разумеется, пенсия. Поверьте, Теодор, хорошая пенсия. Для каждого возвращающегося разрабатывается, подробно и тщательно, легенда, которая объясняет, почему человек отсутствовал дома, и на службе, и почему не связывался с родными и сослуживцами. Вы же понимаете, у родственников и друзей не должно возникнуть и намека на подозрение, что тут что-то нечисто. И легенды эти нельзя штамповать под копирку, нужны оригинальные сюжетные ходы, неповторяющиеся обстоятельства места и действия, надо все это непротиворечиво привязывать к судьбе и к личности.
— Уроды! нелюди! мразь! уроды! уроды!
— У нас ведь есть целая служба для дел такого рода, она называется Скрипторий. Кстати, присутствующий здесь Альф, глава службы безопасности, вполне мог оказаться среди сочинителей, он великолепно владеет словом, но предпочел службу более мужественную.
Такое впечатление, что мне в лицо плеснули кипятком как французскому драгуну, так резко и полностью покраснел я. Приятно. Очень приятно. Нестерпимо приятно. Нет, все это не те слова, и никакие другие нейдут в голову, как будто я вовсе ими не владею. Похвала Зельды как обвал, она погребает под собой человека.
— Какие вы все-таки скоты!
— А скажите…
— Да, Теодор.
— Каким образом вы делите ранения на серьезные и не очень.
Господин Асклерат уже начал приосаниваться, чтобы выступить, наконец, в качестве специалиста, но комиссар сузил свой интерес.
— Ну, вот скажем, я понимаю, оторванная нога это травма несовместимая с дальнейшим участием в мундиале, а вот глаз?
— Глаз? — Спросили сразу все, и оба гения, и Зельда, и переглянулись.
— Да, глаз, человек потерял глаз, что ждет его дальше? Его вернут в строй? Или, говоря по-другому, сможет ли он вернуться в строй, если захочет? И еще — всегда ли одинаковое было отношение к таким ситуациям. Так же ли смотрели на это тридцать-двадцать лет назад и ныне.
Господин Асклерат сдвинул белые брови на переносице, как бы ловя ими мысль.
— Двадцать, да и тридцать лет назад, была возможность имплантировать донорское глазное яблоко, но тогда, эта операция относилась к сфере рискованных, чаще предлагали вставить искусственный глаз, но 'слепой' глаз, он позволял…
Зельда нетерпеливо перебила.
— Вопрос не в этом, а в том, имел ли возможность участник распоряжаться своей судьбой, влиять на решение комиссии, куда ему отправляться — домой, или обратно в строй.
Доктор развел руками.
— Я такими вопросами не занимался.
— А я занималась. — Решительно объявила Зельда. Я еле сдержал благодушно-восторженную улыбку. Всем она занималась, в чем угодно ориентируется, ни перед чем не пасует.
— Есть статистика таких случаев, Теодор. С самых первых мундиалей мы отметили появление таких участников, для которых слова боевое братство, долг не пустые слова.
— Уроды!
Почему же уроды, мысленно не согласился я с французом изо рва, наоборот, герои, для них ответственность за участок обороны стоит неизмеримо выше, чем примитивный страх раны, крови, и даже самой смерти.
— Уроды!
Кстати, почему мы не уйдем из этой палаты, от этой бушующей кровати, это способствовало бы более спокойному обмену мнениями?
— Такая сосредоточенная готовность биться до конца, свойственная представителям практически всех народов. Разница в одном, в количестве таких бойцов. Японцев в этом гордом числе больше всего. Самурайский, видимо, дух не полностью выдавленный из образа жизни удушающей позитроникой. Японцы, часто, не взирая на самые ужасающие ранения, требуют, чтобы их вернули в строй. Что там глаз, без руки, без селезенки рвутся в бой. Вообще, национальные разновидности храбрости, тема особая. Представители латинских народов больше отличаются на поле пылких, порывистых, сиюминутных подвигов. Славянская доблесть — выносливость, терпение, германская — порядок, организованность. Хотя, разумеется, нет никаких правил без исключения, и правила, о которых говорю я, тоже не исключение. Кстати, желание вернуться к товарищам в сражение, в то время, когда у тебя есть все права этого не делать, это самый качественный вид мужественности, на мой взгляд, он стоит много выше вспышек разового, аффектированного героизма. Но и тут не все однозначно и просто.
— Что вы имеете в виду?
— Мотивы, Теодор, мотивы. Иногда причиной такой храбрости, является трусость. Бросил товарищей в тяжелой ситуации, и заела совесть, нестерпимое желание очистить душу. Мы можем предоставить такую возможность. В новой воинской реинкарнации, человек может показать себя совсем по-другому. Ничтожество явится героем. Есть, хотя в это с трудом вериться, просто любители повоевать. Не в семье, не
