Танкист нисколько не сробел от выжигающего комиссарского тона.
— Не знаю, может, по определению и невозможно, но не хватает. Может, забыли вставить, может, кто и выдернул незаметно.
— Вы хотите сказать вредительство? — Понизил голос политрук. Боец его не понял.
Фурцев спросил солдата.
— Как зовут?
— Сержант Родионов?
— Сержант, красивое имя.
Танкист шмыгнул носом и подтер его своей тряпицей, оставляя под носом черную полосу. И улыбнулся, обнажая крепкие, редкие зубы.
— Пионер?
— Так точно?
Капитан поправил фуражку.
— А… отец?
— Что отец?
— Где он… сейчас?
Рядовой Родионов пожал плечами.
— Думаю, где всегда, в школе.
— Где?
— Ну, он учитель.
И Головков и Теслюк смотрели на командира с интересом. Фурцев покосился в их сторону и обратился снова к сержанту Родионову.
— Так говоришь, деталей не хватает?
— Не волнуйтесь, командир, что-нибудь придумаем.
— Това-арищ командир! — Поправил его политрук.
Родионов искренне пожал плечами.
— Ну, какой он мне товарищ, он командир.
— Ладно, идемте. — Сказал Фурцев. И напоследок обернулся к Теслюку. — Вы уж постарайтесь, Иван Трофимыч.
Когда командиры отошли от танка, Головков сказал.
— Не могу представить, чтобы против этого железного монстра на гусеничном ходу выпустили каких- нибудь голых лучников. Верьте, товарищ капитан, заготовлены против нас и минометы-пулеметы, и 'тигры' всякие.
— Пойдемте посмотрим, что у нас с пушечным хозяйством, — демонстративно сменил тему разговора Фурцев, — где, кстати, наши сорокапятки?
— На позиции.
'Позицией' политрук называл площадку, ограниченную сзади широким крыльцом школы, а с боков выступами палисадника. Пушки стояли за искусственным бруствером из мешков с песком. Младший лейтенант Будкин, немного ошалевший от своей маленькой, но командирской должности, бодро изложил командиру свое понимание позиции и план будущих действий. Оказывается, у немца, то есть у 'ворога' нет другого направления для атаки, кроме как вдоль по вон той улице, а для отражения такой атаки выбранная позиция самая, что ни на есть единственная.
Будкин ласково попинал носком сапога колесо своей сорокапятки.
— Конечно, орудия не могучая, то ли пушка, то ли пистолет, но зато простая, хотя и техника. Прямо через ствол, в случае чего, можно наводить.
У капитана вертелся на языке вопрос, отчего это ты младший лейтенант уверен, что воевать придется именно с танками, но задавать раздумал. После того, как увидел, что и справа от артиллерийской позиции и слева в обоих палисадниках вовсю мелькают лопаты — пехота роет окопы. Роет вплотную за низеньким, кирпичным основанием кованой железной ограды, используя это основание в качестве естественного бруствера. Кусты сирени и жасмина отлично маскировали оборонительную позицию. Кто бы ни вздумал атаковать школу — римские легионеры, карибские корсары… немецкие автоматчики, им всем придется плохо. Оборона, без всякого моего участия, устроена грамотно, подумал Фурцев. Так что же, опять промолчать?! Но всякое возражение тут возможно только в виде самодурства. Но молчать тоже нельзя!
— Ну что, товарищ капитан, пойдемте, теперь осмотрим наше тыловое хозяйство?
Полевая кухня сочила наваристый дымок сховавшись за приземистым длинным флигелем в окнах которого успокоительно чередовались гошки с цветами и белые занавески. Лабораторный корпус, так было обозначено на карте. Боец в чистейшей белой куртке и заломленном на затылок колпаке, ворочал черпаком в жаркой горловине. Рядом стояла яблоня, яблок, хоть и зеленых еще, на ней была пропасть. В тени яблони, на кривом венском стуле, покрытом серой торговой бумагой, лежали штабелем шесть буханок черного, тяжелого на вид хлеба. Вокруг этой троицы — кухни, яблони и стула, прохаживался старшина Ражин. Он держал в одной руке очищенную луковицу, в другой щепоть крупной сули. Откусив от луковицы, он солил нижнюю губу и сладострастно улыбался. Повара избалованы обилием и разнообразием продуктов, и склоны к пищевым извращениям. На войне вид абсолютно счастливого человека вещь редкая, на мгновение капитан залюбовался старшиной, хотя, вообще, недолюбливал Ражина.
Идиллическая картина погибла, при первом же взгляде старшины на командование. Он подавился луковой кашей. Боец с черпаком замер на рабочем месте, как бы смирно.
— Та-ак, старшина, разъедаем. — Атаковал первым кухню капитан, собираясь хоть здесь взять инициативу в свои руки. Но политрук не уступил своей роли.
— Не только разъедаем, но и распиваем!
Одним нацеленным движением он приблизил свое заостренное лицо к красной роже старшины.
— Никак нет, ничего.
Ведя ладонью по блестящей портупее по направлению к кобуре, политрук негромко, но отчетливо произнес.
— В следующий раз увижу пьяным, пристрелю, и никакой лук не поможет.
Ражин выпучил один глаз в сторону политрука, второй в сторону капитана, пытаясь при этом объяснить, что, конечно, алкоголь среди полученных продуктов есть, 'сами ложут', и случилось так, что 'одна бутылочка взяла и надкололась. Сама. Не пропадать же добру'.
Политрук не удостоил его ответом. Повернулся к котлу на колесах и сказал.
— Давайте-ка теперь снимем пробу.
Получив в руки черпак с длинной ручкой от заранее испуганного повара, Головков подул в него, потянулся губами к вареву, попробовал, протянул черпак капитану. Тот, заглянув внутрь, нашел там мутноватую, не слишком приятно пахнущую водицу с несколькими тонущими обрывками капусты. Пробовать этот супец Фурцеву не захотелось. О капусте у него вообще были плохие воспоминания.
— Что это?
— Так, щи, товарищ политрук. — Потерянным голосом пояснил старшина, а повар только кивнул в подтверждение.
— Щи, да?
Тыловики промолчали.
— Ну, так сейчас мы сделаем из этого фруктовый суп.
Головков шагнул к ближайшей яблоне, сорвал несколько плодов покрупнее, и, раздавив их по очереди жесткими пальцами, побросал в черпак, который продолжал держать в руках капитан.
— Не знакомы с таким рецептом, товарищ старшина?
— Никак не знаком.
— Так готовят по-моему в Тюрингии, я хочу, чтобы вы попробовали.
Фурцев отдал ковш политруку. Тот поманил к себе Ражина. Старшина неохотно, но покорно приблизился.
— Но едят этот суп не ртом, вы поняли меня?
— Никак не понял, товарищ политрук.
Держа черпак за то место, где он крепится к ручке, Головков медленно взболтал содержимое, потом
