Чтобы дать себе время на размышление, я попросил приятную специалистку побольше рассказать мне об этом методе лечения ИБС. Голова моя работала в два этажа. На одном складывались сведения об этих «стентах» — что они и чего от них ждать, — на другом я моделировал себе предстоящую ситуацию. Это, значит, я лежу «вскрытый», под местной, но все же анестезией, а они мне говорят, что, мол, в тебя надо впихнуть железа на четыре тысячи зеленых. И как это должно выглядеть? Я должен буду дрожащей от слабости и феназепама рукой подмахнуть договорчик на такую квадратненькую сумму?! А если я их обману, соглашусь — ширяйте, а потом тихо слиняю из палаты?.. Не станут же они у меня на бегу вырывать драгоценное железо. Как-то все это странно. Одновременно похоже и на вымогательство, и на особую заботу.
Ну, это неинтересные терзания, боковые по отношению к основной теме. Я не сбежал, а, наоборот, уселся «бриться» возле умывальника. То есть удалять волосы со своего крупного тела от колен до пупа. На это ушли полтора часа и четыре одноразовых станка.
Я убрался и взял в руки Бьюкенена. «Смерть Запада» интересовала меня пусть и меньше, чем состояние собственного здоровья, но все же весьма. Но читать мне не дали.
— Попов — кровь из пальца!
— Попов — консультация гастроэнтеролога!
— Попов — кардиограмма!..
На этот раз не вниз, на первый этаж, а тут, в палате, на месте.
Так прошло полтора дня, и американца, занявшего в президентской гонке почетное третье место, я успел прочитать лишь до шестнадцатой страницы. И дальше ни буквы. Где она, хваленая больничная скука! Ребята как следует отрабатывают мои (или свои, не знаю, как тут будет правильно) денежки. И вот я опять валюсь на кровать, и опять передо мною страница номер шестнадцать. Даже не пробую читать, уверен, сейчас прервут.
Угадал. Попова к телефону. Это Лена. To-сё, готовлюсь. Не переживай, ну если хочешь, то переживай. Целую.
Снова лег. Да что же это за мистика с шестнадцатой страницей! Где-то я на нее уже наталкивался. Да господи, у Манилова книжка на ней открыта.
Вот, скажем, Манилов. Как, кстати, его по имени-отчеству? Нет, не помню. Да черт с ним, отчеством, а вот фамилия хорошая. В наше время она больше подошла бы Павлу Ивановичу, чем Чичиков. «Мани» — деньги.
Попов!
Это уже утро «операции».
Все?!
Сейчас положат на каталку и в операционную. Нет, пришлось топать пешком, каталка для тяжелых случаев, мой, значит, таким не сочли. Хоть на этом спасибо.
И вот лежу я в огромной операционной, внутренность которой сильно напоминает декорации фильма «Чужой». Очень технологично, сплошные панели с мерцающими экранами, надо мной нависает гигантский подсолнух, у которого вместо семечек пятерка огромных круглых объективов. Мне объясняют, что эта штука меня просветит со всех направлений и я смогу сам увидеть состояние своих артерий вот на этом экране. Работа в операционной идет полным ходом, но нет главного. Появился. Приятно мрачноватый дядька в очках. Представился. Я имени-отчества не запомнил: во-первых, всегда плохо их запоминаю, а во-вторых, обстановка все же нервировала слегка.
Объективно говоря, операция, в смысле разрезов, крови, была пустяковой. Укус комара — обезболивающий укол. Потом мне что-то вставили в ногу у самого паха. Моя старая знакомая мне объясняла, что со мной делают, но я не запоминал объяснений. Через вставленную в артерию штуку профессор стал загонять тонкий, кажется, синий провод. Сейчас он ползет по артериям прямо к сердцу. Я попробовал почуять его движение — ерунда, не почуял.
Сейчас, прошелестело над ухом, будет впрыскивание контрастной жидкости. Краем глаза я видел экран, на нем тряслись длинные, темные, похожие на корни хрена веревки. «Подсолнух» ездил над моей грудью, вдумчиво жужжа. Профессор сосредоточенно работал невидимыми рычагами. Мне было совсем нестрашно именно в эти минуты. Если что-то случится, будет виноват он, а не я.
— Мы посмотрели уже семьдесят процентов артерий — все чисто. — Это опять она, милая женщина.
На удивление спокойно я воспринял эту новость. Все же меня чем-то накачали, чтобы я медленнее соображал.
— Все!
Профессор бросил рычаги. Синий провод побежал наружу из моего паха.
— Мне бы такие артерии.
Все стали меня поздравлять, на лицах искреннее удовлетворение. Им всем — и профессору, и ассистентке, и суровому худому мужчине на заднем плане — было приятно, что я не болен.
К дырявой моей жиле прилепили клейкими лентами марлевый валик размером с пухлое портмоне и на колесных носилках почти торжественно (так мне показалось) покатили в палату. В голове вертелось: со щитом или на щите. Аккуратно переложили на постель, наказав строжайше не шевелиться до завтрашнего утра. Попивай воду и пялься в телевизор.
Это только кажется, что я был раздосадован необходимостью претерпевать эти неудобства, на самом деле я, хоть и неподвижный, затаившийся в самом себе, парил на седьмых небесах от счастья. До меня начал доходить смысл случившегося. Никакой ИБС у меня не было, эти три буквы стали маленькими «ибс», ибо я возрос над ними, упираясь головой в небеса. Столько возможностей открылось и вернулось. Можно поехать туда и туда, делать то и то, пить, есть, свершать любовь, не боясь, что какая-то машинка учует и высмотрит в моем организме слабину.
Я взял с тумбочки полуторалитровую бутыль минералки и щедро обмыл событие. Заодно выведем контрастное вещество из системы кровообращения. После подтащил к себе том Бьюкенена, щас как читанем. И подмигнул К.Селе: и до твоих танцующих покойников дойдет дело. И в этот момент мое только что исследованное насквозь сердце заплясало мазурку. Начались такие прыжки в груди, такие надуваться и лопаться там стали пузыри, что счастье, насквозь пропитывавшее организм, моментально заместилось паникой. Кандидат в президенты полетел на пол. Сердцедрожание не прекращалось. Наоборот, как бы укоренялось в организме, проваливалось в глубь меня все больше с каждым новым сотрясением. Если бы я был способен к чему-нибудь, кроме как к испытыванию страха, то, несомненно, удивился бы собственной глубине. Паника была во мне уже на глубине нескольких километров как минимум. В этот момент я понял, что человек в известном смысле действительно бесконечен, только это открытие почему-то не радовало.
Я не выдержал, нажал кнопку на стене над кроватью.
Лечащая девушка явилась очень быстро. То-оже боится, как бы чего не вышло!
— В чем дело?
Я рассказал. Мне казалось, что должно быть видно, как оно бунтует, мое сердце. Хладнокровная Мальвина молча развернулась, исчезла и вернулась с медсестрой, несущей уже взведенный шприц. Я получил укол в край ягодицы. Вскоре тарабарщина в груди прекратилась, белые женщины удалились, я остался один. И очень скоро понял, что со мной произошло нечто скверное. Никаких следов недавней радости я в себе не обнаруживал, сколь ни шарил чувствами. Развалины, дыры, слякоть! И отовсюду, из каждого закутка высовываются рыла страха. И самое главное, я совершенно не знаю, что теперь делать. Откуда-то уже взялась уверенность, что мне с ними, мелкими ядовитыми гадами, не справиться. Когда я всей силой замахиваюсь, они, конечно, прячутся, но я-то знаю, как сильны их тылы, какие там запасы пугания. На мгновение возникает спокойное, тусклое и жуткое понимание: все! Я кончился. Всего одна секунда, но страшная и неописуемая секунда. Все, что я тут написал выше, — бледная, невыразительная чушь, настоящего моего ощущения не передать. Все усугублялось контрастом: всего две минуты назад я парил и радовался, а теперь торчу на вилах.
Приехавшая на следующий день забирать меня Ленка очень удивилась несоответствию между блестящим результатом дорогостоящего исследования и моим состоянием. Меня еще дважды трясло за
