дистонии. На вопрос корреспондента, а что делать с этой напастью, терзающей бегунью при каждом изменении погоды, она со спокойствием античного философа заявила, что делать тут нечего, современная медицина не знает средств против этой хвори. Тут мне припомнилось другое интервью из этой же газеты, с другой нашей рекордсменкой, прыгуньей с шестом, — те же жалобы. Хорошенькое дело! Болезнь у меня, судя по всему, не только неизлечимая, но и женская. Мои каждодневные занятия приобрели плюс к трагическому акценту еще и несомненный комический. Но упорство мое лишь закалялось. Если мои занятия бессмысленны, буду заниматься с удвоенной силой!
Вместе с тем обещанных результатов, даже в том случае, если словарь лжет, а брошюра говорит правду, можно было ждать не ранее чем через месяц-полтора. А шея изводила прямо сейчас. Похоже на громадный нарыв, зубную боль, имплантированную меж лопатками. Рано или поздно я должен был подумать: а не простой ли у меня остеохондроз? В самом деле, образ жизни — сидячий. Голова наклонена вперед, шея все время напряжена. И так год за годом. Чуть сдвинулось там что-то меж позвонками, а много ли надо, чтоб заныло?
Верный своему методу борьбы с медицинской неграмотностью, побежал в книжный магазин на Преображенке, нашел отличную книгу: «Остеохондроз: без легенд и мифов». Доктор Екименко. Увлекательное, надо сказать, чтение. Очень быстро я убедился, что в своих подозрениях насчет позвоночной болезни был абсолютно прав. Смещение позвонков шейного и грудного отделов может вызывать не только соответствующие боли, но и подавленность, депрессию. Опять оно, мерзейшее словцо! Только бы не это. Ужели слово найдено?! Надеюсь, что нет.
Я очень обрадовался тому, что у меня, может быть, не в порядке позвоночник. Тут и банальное: неприятная определенность лучше полной неопределенности, и то, что с помощью этого заболевания я полноправно вхожу в интимный круг достойных людей, таких, как Артем, например. У меня появляются хорошие, заинтересованные собеседники, можно сказать, соратники. Что в этом отношении мне могла дать аритмия? Ну, Колю Горбачева да Дорина. Сегень свою аритмию утопил в проруби. Преклоняюсь! Позвоночник был много богаче, антуражистее. Тут и мануальщики всякие, народные типы с магическими пальцами, тайны томографии, снимки, на которых, правда, никто уже не запишет ни одного битла. Кроме того — бассейн! Я тут же созвонился с Артемом, и мы всласть наобщались на одинаково нас томящую тему. Будущее рисовалось теперь не сплошь черным. Маячила впереди совместная поездка к одному подмосковному дедку, сотворившему уже не одно чудо.
В конце книжки был телефон доктора. Я позвонил. Меня записали на послезавтра. В ожидании визита я лакал капельки, шмыгал носом в кабинете у открытого окна. И почитывал книгу. Приятно смаковать описание симптомов, которых у тебя нет. У меня не было, судя по всему, остеопороза, межпозвонковой грыжи со смещением и без смещения, не было сколиоза и даже болезни Бехтерева. Чтобы это проверить, надо встать — ноги на ширине плеч, руки прижаты — и попытаться наклониться вправо или влево. Больной бехтеревкой этого сделать не может, а я мог свободно. Значит, у меня всего лишь остеохондроз. Шейного и даже пусть шейногрудного отдела. Воспаленные ткани давят на сосуды, нервы, и у меня ноет шея и подступает нечто похожее на депрессию. Остеохондроз был чем-то вроде не слишком близкого знакомого, я все время слышал о нем вокруг себя — то у этого остеохондроз, то у того. Совсем близко, за моим столом, не появляется, но все время мелькает неподалеку. Очень важно было сознавать, что болезнь эта, несмотря на свою обыденность, все же довольно тяжелая. Требует тщательного и длительного лечения. На все, на все это я был готов. Это ведь не ИБС, тут все можно повернуть обратно. Надо только хорошенько постараться, а я уж постараюсь.
Доктор Екименко, еще вполне молодой человек в свежайшем халате, с умными, глубоко запрятавшимися под надбровья глазами, любезно пригласил меня внутрь своего обширного, идеально чистого, замечательно опрятного кабинета. Большая лежанка с проделанным у одного края отверстием стояла посередине помещения. Несколько современного вида приборов у стены в истерике наброшенных проводов.
— Что вас беспокоит?
Все как всегда: шея, сосуды, перебои, погода, краткое описание предыдущих мытарств.
— Раздевайтесь. Брюки тоже.
Доктор достал одноразовую бумажную простыню, вырезал в ней отверстие и совместил его с отверстием на лежанке. Я вдавился туда лицом, стараясь дышать «спокойно, не слишком глубоко».
— И постарайтесь расслабиться. Это вакуумный массаж.
На спину мне налипли шесть больших, судя по ощущению, присосок. В общем, осязание — довольно приблизительное чувство, зачем-то сделал я вывод. Если бы меня попросили сказать, какого диаметра эти присоски, я бы мог ошибиться в разы. Или это только у меня такое близорукое осязание.
Щелкнул невидимый тумблер, и присоски неизвестного размера стали по очереди посасывать мою потную кожу. Доктор сел за рабочий стол и оттуда начал описывать достоинства применяемого ко мне метода. По его мнению, «ничего страшного», ни даже запущенного остеохондроза у меня он не обнаруживает. Сердце выкатилось из груди и оказалось во рту. Надежда на пристойный диагноз растворялась в ритме бодрых резиновых поцелуев.
Так что же у меня тогда, если у меня ничего нет?
— Может, это боли невротического характера?
Доктор чмокнул, как дополнительная присоска:
— Очень хороший вопрос, и хорошо, что вы сами его задали.
Выяснилось, что нервы конечно же тут на первейшем месте. По позвоночнику человека, как по точнейшему градуснику, можно определять, что с ним происходит. В шее — тревога, между лопатками — страх, в пояснице — тоска!
— Одевайтесь.
Пришибленный, расстроенный, я сел к столу. Доктор Екименко смотрел на меня по-доброму, с особой, не просто врачебной мудростью во взоре. Он давал понять, что мыслит шире границ своей специальности.
— Мелкие неполадки с костями мы уберем за три сеанса.
Я вздохнул.
— Главное — найти глубинную причину вашего состояния.
Я что-то проблеял про кризис среднего возраста.
— Это объяснение для отмазки. Когда врачам нечего сказать, они говорят что-то в этом роде.
— А-а… — начал я и остановился, сообразив, что ведь и не знаю, что именно хочу спросить.
— Тут много можно говорить и долго. Я — сразу по существу. Надо сменить ум.
Я промолчал, тупо глядя в омуты под бровями.
— Это говоря очень упрощенно. Нельзя продолжать жить с прежним отношением к миру. Ваше состояние свидетельствует о том, что вы забыли самое главное.
— Да?
— Да. Вы забыли, что мы созданы для счастья.
— Но…
— Вы здоровый человек, но оказались в опасной близости от омута болезни. Ничего в жизни не радует, все кажется бессмысленным, люди докучными, прежние занятия чепухой.
Я медленно кивнул.
— Вот видите. Но не надо отчаиваться. Я сам дважды оказывался в пропасти, из которой, казалось, не выбраться, но я научился радоваться жизни. Начал с малого, с ерунды. В основу здания душевного здоровья надо положить для начала хотя бы одну крупицу. Надо сказать себе: это неправда, что нет ничего хорошего вокруг. Мир переполнен хорошим. Разве не хороша эта рябина за окном? Разве плохо, что окно прозрачно? Разве скверно, что у вас две руки и эти руки здоровы и умелы?
Он опять повторил про то, что отчаивался и впадал и были доброхоты, притащившие ему целые мешки лекарств, но он выбросил лекарства, выкарабкался, и благодаря только тому, что научился радоваться малому.
— И радость эта не бессмысленна, у нее есть высшая причина, единая высшая и вечная причина. Вы понимаете, о чем я говорю?
Я не был уверен, что это так, но снова кивнул.
