— Он еще сказал, что он закодирован.
— Кто закодирован?
— Он. Собака.
— Пес закодированный? — Женщина неприятно гоготнула. — Это не псов кодируют, а мужиков. — И она посмотрела на меня как будто с той стороны баррикады: может быть, сын у нее пьет или муж?.. Я счел за благо ретироваться. И счел неправильно. Надо было все-таки до конца разъяснить этот вопрос. Может, все же этот хам с сигаретой, говоря «закодированный», имел в виду «привитый»? Я попытался воспроизвести в памяти ту ситуацию. Но сквозь шум и ярость, производившуюся мной тогда, вспоминалось плохо.
Я уже был на улице.
Хотел звонить в Первомайскую прямо из автомата, но пересилил себя: может быть, придется говорить долго, не хотелось комкать разговор. Добрался до дома, но за трубку схватился не раздеваясь. Недовольный мужской голос сообщил, что да, случаи бешенства регистрируются среди московских собак постоянно. И положил трубку. Как будто мне было нужно узнать только это.
Я набрал номер еще раз и попытался объяснить, в чем дело, почему мне необходимо узнать, была ли среди собак, замеченных в бешенстве, именно кавказская овчарка. Голос такой информацией не обладал и никаким желанием помочь не был согрет.
— Так как же мне быть? Я же волнуюсь!
— А я что могу сделать!
«Сволочь!» — обреченно подумал я, отводя от уха панически пиликающую трубку. Окружен! Обложен! Я выпрямился в кресле и чуть не застонал от мучительного ощущения, что бежать некуда, вся опасность уже во мне. Уже вгрызлась, там, пять сантиметров ниже колена. И закатал штанину. Рана была в отличном состоянии. Затянулась, образовав окруженный радужным синяком аккуратный шрам. Но это ничуть не успокаивало. Когда надо, все тут набухнет, завопит чесоткой и вскроется. А пока… Я представил себе мелких — мельче, чем точки этого многоточия, — тварей, расползающихся по раскидистому древу моей нервной системы. Может, дрожь, что сотрясает сейчас меня, не сама по себе происходит, от судорог ненормального воображения, а от щекотки, производимой острыми лапками ползучей заразы.
Образ был настолько именно «раскидистый», что я было громко и коротко захохотал. В веселье этом, внешне наверняка искреннем, я участвовал не всей душой. Большая часть ее все же оставалась в тени и продолжала трястись.
Да есть же простые домашние средства для борьбы с такими хворобами! Я пошел на кухню, достал пузырек с валериановыми каплями. Треть вытряс в рюмку, разбавил, выпил. Вернулся в кресло.
Как ни странно, подействовало. Нервная пляска в груди улеглась, полотна паники, застилавшие сознание, сделались прозрачнее.
Я догадывался, что это не надолго, необходимо предпринять что-то в реальном мире для прекращения дамокловой ситуации.
И я вспомнил о куртке, о своей кожаной куртке, о рукаве, на котором был записан номер машины негодяя. По номеру можно найти телефон владельца и спросить, что с собачкой. Я кинулся в прихожую. Вся злость у меня на хама сигаретой в зубах исчезла, словно он мне уже помог, уже успокоил.
Я стал разглядывать рукав куртки.
Что тут такое? Невозможно же ничего толком понять! Кто, ну кто тебе мешал хотя бы номер записать нормально?! Вспышка самого яростного самобичевания, топанья на месте, тихого вытья в верхний угол комнаты. Потом я все же понял, что других следов вражеской машины у меня нет, надо работать с тем, что в наличии. Я еще раз осмотрел бледные, нервные начертания на лоснящейся коже. Очень скоро стало понятно, что единицы, четверки, семерки, двойки среди этих цифр нет. 6, 9, 3, вряд ли 8. Первая точно не восьмерка, а вторая точно не тройка. Круг сужался все больше, и отчаяние мое отступало.
Вскоре определилась картина, которую уже можно было показать. Милиционеру. Информации у меня было значительно больше, чем у детей капитана Гранта перед началом их поисков. Я всмотрелся еще раз, прищурил один глаз, другой, наклонил рукав к свету. Ладно, идем!
Я полетел в наше отделение милиции. Раньше приходилось там бывать только по делам вроде паспортных. Вклеивал листок для украинских пограничников перед поездкой в Крым. Но сейчас мне было явно не в паспортный стол, а в дежурную часть. Вошел и остановился, успокаивая дыхание, хотелось выглядеть спокойным, солидным. Я уже понял, что большая часть того неприятного, что я вынес из разговоров с человеческим и звериным медиками, происходила оттого, что я спешил, психически задыхался, спрашивал не совсем так и не совсем про то. Тут, в милиции, такое поведение было бы вдвойне вредным. Я приник к маленькому, неудобно вырезанному в большом вертикальном листе плексигласа окошку. Старлей, сидевший с той стороны, говорил по телефону. Ничего. Дежурные милиционеры всегда — во всех фильмах, например, — говорят по телефону, когда гражданин с улицы суется к ним за подмогой.
Минуты через две после того, как я склонился перед ним, символом недремлющей власти, в поясном поклоне, старший лейтенант повернул ко мне голову и отвел от уха трубку телефона, показывая, что я лишь на краткое время впущен в его основной разговор со своим, безусловно, ничтожным вопросом.
Прежний я наверняка бы разозлился, но я сегодняшний был уже учен-переучен и знал на своей трясущейся шкуре, что возмущаться и размахивать руками — себе же во вред.
— Что у вас?
Я говорил медленно, но кратко. Выразил понимание, что просьба моя не совсем обычна, но при этом и надежду, что мне все же попытаются помочь. Не на кого теперь, кроме родной милиции, мне надеяться.
Старший лейтенант задумался. Я был не пьян, я был с бородой, речь моя в самом деле была осмысленной, а озабоченность выглядела основательной. Я чувствовал, как он умственно кряхтит, ворочая в своей голове предложенную проблему. Просто послать меня он момент упустил. Теперь каждая секунда его молчания работает на меня. Все. Кажется, победа! Старший лейтенант положил трубку, что-то буркнув в нее. Понял товарищ офицер, что одной рукой с этим дядькой, вставившим свою бородатую физию в окошко, не справиться.
— И что тут можно… от меня-то что?
Я предвкушал именно такой поворот, и у меня был готов ответ. Я же, мол, записал номер машины. По нему наверняка нетрудно найти адрес и телефон владельца. По лицу блюстителя мелькнула тень, но я и против этой тени имел средство.
— Понимаю-понимаю, такие сведения запрещено… но я и не хочу знать его номера. Вы сами спросите, все ли в порядке с его собачкой, и все. И скажете мне. И я тихо пойду домой.
Старший лейтенант внимательно посмотрел на меня, и я понял, о чем он сейчас думает. Что эти интеллигенты не такие уж и идиоты, как принято считать у них в дежурке. На все у них есть готовый ответ. Возиться ему с моим делом не хотелось, но и отказ в помощи не представлялся ему достойным выходом из положения. Выпятил губы, так милиционеры делают в тех случаях, когда нельзя выматериться вслух.
— Давайте ваш номер.
И я сунул листок под арку окошка, торопливо сыпля вслед комментарии относительно не вполне проясненных двух последних цифр. Я подсчитал, что надо будет обзвонить всего лишь двенадцать или тринадцать номеров. Единицы, четверки там точно нет и…
— Не-ет, — с большим облегчением протянул старший лейтенант. — Представляете, сколько тут может быть машин?
— Да всего лишь…
— Не-ет, представляете, сколько это будет звонков? Что я тебе, телефонистка в Смольном?
Оттого что представитель власти перешел на «ты», меня обдало холодом. Мое положение мгновенно из почти победительного сделалось кафкианским. Надо мной вознеслась стена неприступного закона, и я сам едва слышал бульканье своих аргументов у его подножия.
— Но ведь известно, что «девятка», цвет «металлик».
За спиной у меня открылась входная дверь и ворвался шум большой компании. Старший лейтенант сделал вяло отрицательный жест рукой в мою сторону и встал со своего места. Сейчас уйдет! А, наоборот! Он собирается выйти из-за прозрачной стены Но я даже не успел обрадоваться, потому что дежурный стремился навстречу не ко мне. Два милиционера в бронежилетах и с короткоствольными автоматами через
