— Я думаю, мне правильнее пойти в армию, — сказал он. — Рабочая квалификация моя не особенно дефицитна: слесарей-водопроводчиков в тылу найдется достаточно. Пожалуй, от меня в армии будет больше пользы.
— А воинское звание какое имеешь?
— Рядовой, — ответил Матвиенко и, помолчав, добавил: — Пойду в армию.
— Это как — решение сердца или разума?
— Это решение совести, совесть у меня будет спокойнее.
— Да-а, — протянул Кравченко. — Я так и думал. Поэтому и предложил рекомендовать тебя на политработу. Завтра оформим.
Матвиенко встал и собрался выйти. Кравченко посмотрел на него внимательно, стараясь разгадать его настроение.
— Ты не особенно доволен? — спросил он.
— Немного жаль расставаться с коллективом: люди у нас золотые, и работать с ними стало сейчас значительно легче…
— Легче? — удивился Кравченко. — Времена-то сейчас тяжелые…
— Легче, — убежденно подтвердил Матвиенко. — Сейчас люди, как никогда, проявляют патриотические чувства.
— Люди, говоришь, золотые, а печь из строя дали вывести, — заметил Кравченко и иронически взглянул на него.
— А через сутки ее снова ввели в строй, — ответил Матвиенко и рассказал о дымоходе, найденном Дмитрюком, и о своей беседе с ним.
— Ну, как старик, решил все-таки ехать? — заинтересовался секретарь горкома.
— Решил. И других сейчас уговаривает.
Матвиенко распрощался и вышел.
— Что-то я у него особого желания идти в армию не вижу, — сказал Кравченко, косясь на Гаевого.
— Нет, почему? — возразил тот. — Это у него характер такой. Говорит всегда не больше, чем надо.
Гаевой усмехнулся.
— В прошлом году приехал к нам на проведение займа инструктор обкома. Пошли мы с ним в мартен. Там собрание идет. Пришли как раз, когда Матвиенко попросил слова. Вышел он, помолчал, а потом спрашивает: «Так вот, товарищи, кто мне назовет, какие предприятия построены советской властью за последние годы?» Народ ему охотно перечисляет: Кузнецк, Березники, Запорожье и так далее. «А какие курорты?» — спрашивает Матвиенко. Ну, насчет курортов донбассовцы специалисты: путевками нас никогда не обижали. Инструктор заволновался. «Что это такое? — шепчет мне на ухо. — Он же доклад должен сделать!» Признаюсь, и я немного смутился. Мартен по подписке на заем всегда был лучшим цехом, я для начала и хотел его показать как образцовый. А Матвиенко все спрашивает и спрашивает. Потом сам начинает рассказывать, а под конец задает вопрос: «Оказывается, вы хорошо знаете, куда идут деньги, что мы государству взаймы даем?» Отвечают: «Знаем!» — «А для чего сегодня собрались, тоже знаете?» — «Тоже знаем». — «Ну, тогда давайте начнем проводить подписку». Берет листок и подписывается на двухмесячный заработок, а за ним и все остальные. Так что ты за него не беспокойся. Он всегда умеет найти простые, доходчивые слова. Политрук из него выйдет дельный.
— Ну, а каков Сердюк? — спросил Кравченко. — Я его совсем не знаю.
— Тот и вовсе красноречием не обладает. Замкнут, суров, последнее время мрачен, но я его знаю с детства: кристальной чистоты парень.
— Парень кристальный, а от работы на границе его все-таки освободили, — заметил Кравченко и снова покосился на Гаевого. — Ну ладно, раз, говоришь, замкнут, то уходи: с такими беседа втроем не получается.
Гаевой вызвал Сердюка, а сам остался ждать в приемной.
Пока вальцовщик шел к столу, здоровался и усаживался в кресле, секретарь горкома рассматривал его большую, крепко сколоченную фигуру, сильные, привыкшие к клещам руки, лицо с крупными, грубоватыми чертами.
Сердюк не спеша достал папироску, закурил и, неожиданно повернув голову, поймал на себе изучающий взгляд Кравченко.
— Впервые видимся, — как бы оправдываясь, пояснил тот. — На заводе долго не работал?
— Четыре года.
— После перерыва сколько времени работаешь?
— Полгода.
— С прежней работы за что сняли?
Сердюк помрачнел и отвел глаза в сторону.
— Оставим это. Старо, — сказал он.
— Партийная организация хочет доверить тебе, товарищ Сердюк, почетное, но опасное дело, — сказал Кравченко, и Сердюк сразу насторожился. — Партийная организация должна знать, можно ли тебе его поручить. Заводской партийный комитет говорит — можно, а я хочу иметь собственное суждение. За что тебя сняли с работы?
— За допрос, — угрюмо ответил Сердюк, но глаза его заметно оживились.
— Застрелил кого?
— Нет, за это бы посадили. Ударил один раз, лапа у меня сами видите какая. — Сердюк положил на стол свою огромную пятерню.
Кравченко невольно улыбнулся.
— Ты скажи: что ты предпочитаешь, — спросил он, — в армию идти или в тылу остаться?
— Ну, чего я в тыл поеду? — обиженно произнес Сердюк. — Ясное дело — в армию.
— Не ехать в тыл, а остаться в тылу у немцев, — пояснил секретарь.
Сердюк повернулся на стуле и взглянул на Кравченко с живейшим интересом.
— Партизанить? — спросил он.
— Да, руководить подпольной группой.
— Это дело подходящее, — живо ответил Сердюк, — только одна беда: в какое я подполье влезу? — И он развел руками, как бы показывая на свою могучую фигуру.
— Это верно, — улыбаясь, сказал Кравченко, — парень ты заметный. А все-таки расскажи подробно, за что тебя с работы сняли.
— Да почти ни за что, — ответил Сердюк. — Порядки у нас на границе строгие: пока ловишь — убить можешь, а задержал — пальцем не тронь. Я ночи напролет сидел, допрашивал, всякую ересь слушал, а один раз грех случился. Привели одного свеженького, прямо из леса. Длинный такой, худющий. Затянут в комбинезон из камуфляжа, весь желто-зеленый, вымазанный, мокрый, голова маленькая, глазки крохотные. Представил я себе, как он на нашу землю через границу переползал, извивался, прижимался к земле, высовывал свою длинную шею из травы, как гадюка, — затрясло меня всего. Не люблю я с детства ничего такого, что по земле ползает: ни змей, ни ящериц. Есть у меня струнка такая — придавить. И что бы вы думали, товарищ секретарь? Подходит этот гад к моему столу, садится этак с вывертом, берет грязными пальцами папироску, закуривает, а потом поворачивается ко мне и спрашивает — вы понимаете! — он меня спрашивает: «Ну, что вы хотите сказать?»
При одном воспоминании об этом у Сердюка сжались кулаки.
— Ну, я ему и сказал! — продолжал он. — Дней десять его выхаживали, челюсть ремонтировали, через трубку питали. Спасибо врачу — выходил. Меня это время под арестом держали, потом из-под ареста освободили, дали литер и выпроводили. Но следствие я все-таки до конца довел.
— А это как же? — удивился Кравченко.
— А так. Допрашивал его один мой товарищ. Ну, я и упросил его пустить меня на допрос. Часа два просил, даже божился, что не трону. И как только я в комнату вошел, этот змей на меня посмотрел и начал давать показания.
— М-да, — неопределенно протянул Кравченко, и Сердюк посмотрел на него с нескрываемой
