Барон в гневе метался между столом и стеной.
— Я прошу вас, — твердо сказал ему Крайнев, — не добавлять мне работы. Если вы будете пороть людей, вам сожгут еще одну танковую колонну, а то и весь цех.
— Ви меня не учить, — резко ответил барон. — Я из них выбить большевистский зараз. Я кончил школа руссише промышленник в Лейпциг, я хорошо знаю руссише характер.
Крайнев спокойно уселся в кресло, взял из коробки сигару и закурил. Вехтер поспешно занял свое место за столом, сообразив, что ему неудобно стоять, когда его подчиненный сидит и курит.
— Вы плохо знаете русский характер. Вот он, — холодно сказал Крайнев и показал через окно на повешенного Воробьева.
— Что ви хочет от меня? — взвизгнул вдруг Вехтер. Этот русский на его глазах превращался из обвиняемого в обвинителя, из подчиненного — в хозяина.
— Немного. Перестаньте пороть рабочих. Если среди них найдется еще несколько человек, которые предпочтут умереть, чем выносить ваше обращение, нам с вами здесь делать нечего. Я завода не уберегу.
С каким наслаждением Вехтер вздернул бы наглеца на виселицу! Но он вспомнил о сломанных и выведенных из строя станках, о сожженной колонне танков. Этот русский был ему пока нужен.
— Ви может идти, я буду подумать, — произнес он с деланным спокойствием, не желая сдаваться сразу.
Выходя на площадь, Сергей Петрович вспомнил рассказ одного летчика о том, что немецкие асы не выдерживают атаки в лоб и всегда сворачивают в сторону, что наглость в характере у фашистов неотделима от трусости.
Вечером, когда Сергей Петрович не остыл еще от разговора с Вехтером, пришла Валентина. Он подробно рассказал ой об утреннем происшествии. Она слушала его с очевидным неудовольствием.
— Вы глупее ничего не могли сделать? — резко спросила Валентина, когда Крайнев закончил свой рассказ.
— Не выдержал, Валя, да и к чему теперь выдерживать? Игра проиграна, и ее надо кончать.
— Товарищ Крайнев, — прервала она, — вы являетесь членом подпольной группы и будьте добры не делать ничего без согласования с ее руководителями. Я не для развлечения сюда хожу, а для инструктажа.
Сергей Петрович искоса взглянул на нее. Официальный тон Тепловой ему не понравился.
— Ну, хорошо, инструктируйте, — сказал он. — Что вы можете мне посоветовать?
— Вы остаетесь работать начальником охраны завода.
— А дальше что?
— Дальше вот что: помните бомбежку электростанции во время эвакуации завода?
— Хорошо помню.
— Помните, но не хорошо. Сердюк помнит лучше. Одна бомба упала возле котельной, в аварийный склад топлива, и не взорвалась.
— Ну, а дальше?
— Нужно найти эту бомбу, буквально из-под земли выкопать и взорвать поближе к котельной. По всем данным, это была бомба весом в одну тонну.
Крайнев схватил Теплову за руку.
— Валечка, вы возвращаете меня к жизни!
— Нет, голубчик, — грустно возразила она, — я возвращаю вас к смерти. — Помолчала и добавила: — Вернее, к бессмертию, Сергей Петрович, — и грустно заглянула в его заблестевшие глаза.
Валентина рассказала о событиях последних дней. На шахте при опробовании подъемника мотор начал вращаться в обратную сторону, канат оборвался, и двухтонная клеть полетела вниз. Ее подняли, с большим трудом отремонтировали, но при следующем опробовании повторилось то же самое.
Вблизи города, на крутом спуске, пошла под откос машина с гитлеровскими автоматчиками. Это было уже дело рук Сашки, который среди бела дня «растерял» на дорого самодельные шипы из толстой проволоки. Шип проколол баллон, и шофер потерял управление.
Во время ночной облавы на скрывающихся от мобилизации убили двух полицейских.
— Кипит народ, — сказала Валя в заключение.
— Да, закипела сталь, — задумчиво отозвался Крайнев. — Вы знаете, Валя, то, что происходит у нас в стране, я представляю себя как огромнейшую плавку стали. Весь народ становится стальным монолитом небывалой твердости, и я чувствую, знаю: близок тот день, когда вся гитлеровская нечисть — этот шлак человечества — будет выброшена за порог.
Снова потянулись недели, полные тревог и напряжения. Крайневу никак не удавалось убедить фон Вехтера в необходимости удалить с территории завода неразорвавшиеся бомбы.
Сергей Петрович решился на последнюю меру. Он отправился к коменданту города Пфаулю и обстоятельно рассказал ему, что произойдет, если красные вздумают бомбить завод и одна из бомб упадет рядом с неразорвавшейся бомбой.
Пфауль, не раздумывая, снял телефонную трубку и приказал Вехтеру заняться удалением бомб с заводской территории.
Сергей Петрович сутками не уходил с завода, с неподдельным старанием следя за всем и за всеми. Он очень боялся потерять свой престиж в глазах фашистских заправил, боялся, что из-за какого-нибудь пустяка сорвется весь его замысел.
С плеткой, взятой у одного из надсмотрщиков, он больше не расставался и испытывал истинное удовольствие, замечая, что его воинственный вид внушает страх и немцам.
В механическом цехе, который усиленно охранялся, Крайнев так отхлестал заснувшего на посту полицая, что его искусству мог позавидовать сам хозяин плети.
Раскопки неразорвавшихся бомб велись одновременно в трех местах, но большую часть времени Крайнев проводил у котельной. Работа здесь спорилась. Начальника русской охраны боялись больше, чем любого гитлеровца.
На третий день бомбу извлекли из угля и уже собирались вкатывать ее по бревнам на сцеп из двух вагонеток, как вдруг появился гитлеровский офицер с солдатами и приказал прекратить работу.
Крайнев понял, что за ним следят.
19
Опанасенко остался в городе беречь дом и имущество. Хороший дом купил себе обер-мастер незадолго до войны. Четырехоконный, из белого кирпича, с нарядным крыльцом, он весело смотрел фасадом на юг. Не стыдно было и людей позвать, было где усадить, чем попотчевать. Дочка подросла, умеет угодить гостям, играет на пианино, поет. Правда, Светлана не в мать, — та покорная, тихая, а эта с характером: слушает наставления отца как будто почтительно, а делает все равно по-своему. Ей только шестнадцатый пошел, подрастет — совсем сладу не будет. Уже сейчас она порой поглядывает на отца с укором, а там и вовсе бунтовать начнет.
Бунт вспыхнул раньше, чем ожидал Ипполит Евстигнеевич. Соседи по дому укладывали пожитки, готовясь к эвакуации, и Светлана тоже сложила свои книги, ноты и одежду.
— Ты куда это, дочка, собралась? — спросил Опанасенко, возвратись с работы и заметив эти приготовления.
— Туда, куда и все. Не оставаться же мне одной, весь мой класс уезжает, а я все-таки пионервожатая.
Светлана знала, что намерения у отца иные, и сказала это твердо, с вызовом, предвидя наперед, что ей предстоит борьба.
— То есть как это одна? Ты с семьей останешься.
— Мама тоже едет, — упрямо ответила Светлана. Вот этого Опанасенко не ожидал!
