четыре отчасти совпадающие категории, составляли 65,34 % московских избирателей.)
Был и еще один стратегический козырь — на самый крайний случай. В прошлом месяце Зиновий Андреевич инкогнито совершил путешествие в Амстердам, где провел в квартале «красных фонарей» омерзительную ночь с проституткой-трансвеститом. Встреча, от одного воспоминания о которой Зиновия Андреевича кидало в холодный пот, была снята на пленку. Если уж совсем не будет другого выхода, перед вторым туром императорских выборов придется подбросить эту запись в редакцию «Московского богомольца» или на главный телевизионный канал. Сам Зиновий Андреевич при этом, конечно, погибнет, растерзанный товарищами по партии, но Россия получит жизненно важную отсрочку еще на четыре года. Что такое жизнь одного человека по сравнению с судьбой Родины.
Съезд подходил к концу. Все встали и запели партийный гимн. Зиновий Андреевич придвинулся к микрофону, поправил пенсне и с искренним чувством подхватил, вкладывая в ненавистные слова совсем иной смысл:
Тефаль, ты думаешь о нас
Точным движением иллюзиониста Ягкфи сдернул со стеклянного куба белую драпировку, и взорам попечительской комиссии предстало последнее творение главного столичного ваятеля.
После долгой, по меньшей мере минутной паузы генерал-губернатор спросил, насупя редкие белесые бровки:
— Это у тя че?
— Она самая, — чуть покраснев, ответил Ягкфи. — Триумфальная арка в честь 55-летия Великой Победы. Хороша, да?
Его превосходительство сделался сначала багровым, потом сизым и под конец даже лиловым.
— Ты че? — медленно проговорил он, начиная сильно сердиться. — Ты, блин, че-? Ты на чью мельницу? Ты, генацвали, меня совсем за сявку держишь? Мало мне твоей дули на Крымской! Чтоб я перед выборами заместо Василия Блаженного поставил на Красной площади вот эту… эту…
Генерал-губернатор задохнулся, так и не найдя достойного определения для творения президента Императорской академии изящных художеств.
Ягкфи быстро обвел взглядом сидящих за столом и понял, что дело плохо. Лице, у попечителей были потерянные, а заместитель генерал-губернатора по строительству, утонченная душа и поклонник югендстиля, застроивший всю Древнепрестольную чудесными зданиями а-ля Сецессион, кажется, был близок к обмороку.
Что ж, беднягу можно было понять. Арка и в самом деле смотрелась премерзко: гигантская белая загогулина, и сверху — урод-Освободитель, тычущий в небо фаллообразным автоматом ППШ. В нем-то, автомате, и заключался весь смысл Конструкции, но не объяснять же это членам комиссии!
Значит, опять, как во время утверждения памятника Отцу Русского Флота, придется прибегнуть к куммупенетрации, с тоскливым чувством подумал Ягкфи. А что прикажете делать?
Он посмотрел лиловому генерал-губернатору в маленькие, замутившиеся от ярости глазки, переключил растринг с шестой позиции на четырнадцатую и звучным, размеренным голосом заговорил:
— Снеся безвкусную эклектическую постройку, запирающую главную площадь демократической России в контур меж мавзолеем тоталитарного идола и напоминанием о кровавых годах опричнины, мы очищаем легкие нашей столицы для вдыхания свежего воздуха нового тысячелетия и меняем весь энергетический окрас кровеносной системы столицы с венозно-багряного на артериально-алый, светлый, жизнеутверждающий…
Через минуту импульс начал действовать, и генерал-губернатор, будто погрузившись в транс, стал одобрительно покачивать головой и слегка пошлепывать мягкими губами в такт велеречивой бессмыслице.
— Да, — сказал он наконец. — Да, в трынду Василия. Сука такая, вздохнуть площади не дает. Ставь свою хреновину.
Старика было жалко, но времени оставалось катастрофически мало — не до сантиментов. Остальные члены комиссии тут же единогласно утвердили проект, а пресс-секретарь его превосходительства подошел и, обласкав триумфатора бархатистыми восточными глазами, шепнул: «Все моими стараниями-с. С вас, душа моя, причитается». Жалкий мздоимец. Знал бы он…
Как обычно, куммупенетрация отняла много праны, и по широкой белой лестнице генерал- губернаторовой резиденции Ягкфи спускался совершенно обессиленным. Начальник охраны, ожидавший в вестибюле, лаконично, по-военному, доложил:
— Через главный нельзя. Демонстранты. Уже пронюхали. Разорвут. Пожалуйте через черный.
Но и у черного хода вышло не слава Тефалю. Едва Ягкфи шагнул из дубовых дверей под холодный ноябрьский дождик, как из-за колонны выскочил какой-то очкастый, бородатый и бросился на зодчего с кухонным ножом. Перехваченный бдительными телохранителями, забился в их крепких руках, истошно завопил, клацая зубами:
— За что, за что ты так ненавидишь Москву, зверь?! Что она, бедная, тебе сделала?!
Ягкфи распорядился отпустить несчастного безумца, а сам, опечаленный, сел в «паккард» и велел ехать домой. Бедные, заблудшие, Тефаль им судья. Не ведают, что творят.
Труднее всего было привыкнуть к этой слепой ненависти, хотя и москвичей, конечно, тоже понять можно. Подгоняемый неумолимым напором времени, он понаставил на Москве немало отвратительнейших чудищ. Сначала — бронзовый бестиарий у священной кремлевской стены, потом нарезанного ломтиками, да еще и пронзенного рогатиной змееныша на Наполеоновой горе, потом ключевой элемент всей Конструкции — кошмарного истукана над съежившейся Москвой-рекой. Сего последнего невежественные туземцы пытались подорвать, да уберег Всемилостивый Тефаль.
Зато теперь, с принятием проекта Триумфальной Арки, задание было почти исполнено. Взорвать злосчастный, ни в чем не повинный храм с его узорчатыми луковками — неделя; кое-как соорудить(или, как говорит его превосходительство, сляпать) белый бетонный каркас с гипсовым автоматчиком — две недели; еще восемь дней на сборку замаскированного в автомате гиперлокатора. И тогда все будет готово: невидимая дуга копронаведения перекинется от автоматного дула к кудлатой башке пучеглазого царя, а два корректирующих луча (кольцеобразный микродиапазоновый с Наполеоновой горы и диффузионный от Манежных зверушек) не дадут сигналу ослабнуть. Задание Межзвездного комитета будет выполнено точно и в срок.
Президент изящной Академии запер за собой дверь спальни, встал перед зеркалом, покривившись, посмотрел на свое отражение: вислые щеки, мясистые губы, хрящеватый ком носа. Обитатели Земли простодушны, неиспорчены, по-своему даже трогательны, только вот внешность у них — с непривычки испугаешься. Да и привычка не больно-то помогает. Этак забудешь, как выглядят нормальные лица.
Он оглянулся, борясь с искушением. А что? Дома никого. Опять же дело сделано — можно себя и побаловать.
Решительно расстегнул шов, скрытый в жировых складках шеи, взялся рукой за подбородочные брылы, осторожно потянул, и маска капюшоном повисла на спине.
