головы.
— Садитесь! — пригласил Пелипенко, разбирая вожжи.
Профессор сел рядом с проводником, а Надя и Петр поместились с другой стороны.
— Пошел! — крикнул Пелипенко, и линейка быстро покатилась по мягкой пыльной дороге. По сторонам мелькали беленькие хатки, заборы, деревья.
— Вы из Ленинграда? — тихо спросил Надю Петр Зотов.
— Нет! Я местная… Сотрудница местного краеведческого музея, — ответила Надя. — Как вам нравится у нас после Москвы?
— Да как вам сказать, — замялся парень, — конечно, в Москве и метро, и театры… Но и здесь хорошо. Очень хорошо! Природа великолепная. Впрочем, на нашей советской земле везде хорошо!
Линейка выехала из станицы и свернула на узкую дорогу, ведущую к горам…
Глава 7
Лагерь экспедиции Наде понравился. На большой поляне, окруженной со всех сторон кустами орешника, были разбиты три палатки. Лужайка между ними поросла мягкой, невысокой травкой. Почти сразу же за полянкой вздымались горы. Ближайшие две горы, разъединенные ущельем, казались покрытыми густым зеленым мхом — это кудрявились вершины невысоких, но частых дубов. А за этими зелеными мохнатыми горами возвышался могучий пепельно-серый хребет…
— Лагерь мы разбили здесь, Тихон Тихонович, потому, что это самое удобное место, — пояснил Григорий Сидорович, поглаживая свою седую бороду. — Вода родниковая рядом, до городища — рукой подать, всего метров пятьдесят… Все удобства, так сказать…
— Хорошо, Григорий Сидорович! — одобрительно кивнул головой профессор.
Из отдаленной палатки вышли какие-то люди.
— Вот наши рабочие, — сказал Зотов.
Рабочих было четверо — двое молодых парней, широкоплечих, скуластых, очень похожих друг на друга. Усатый, уже немолодой здоровяк, с длинными пшеничными усами, и худощавый, жилистый человек неопределенного возраста, с сухим мрачноватым лицом.
— Здравствуйте, товарищи! Я — начальник экспедиции Качемасов, — представился профессор. — Будем вместе работать…
Он протянул тонкую крепкую руку.
— Перепелица Захар, — представился один из парней, пожимая руку профессора.
— Перепелица Иван, — в тон ему сказал второй.
— Братья? — заинтересовался Тихон Тихонович.
— Братья! — кивнул Захар Перепелица.
— Терентий Никанорович Затулыворота, — мягкой скороговоркой проговорил здоровяк с пшеничными усами и сейчас же пояснил: — Затулыворота — это моя фамилия, извиняюсь…
Жилистый человек осторожно пожал ладонь профессора своими длинными пальцами, словно боясь причинить боль.
— Здравников моя фамилия… Виталий Здравников, — каким-то сдавленным голосом проговорил он.
— Вы все — местные, товарищи?
— Так точно, товарищ профессор, — и я, и Иван, и Захар — все из Каширской. Колхозники мы, — пояснил Затулыворота. — Очень раскопками интересуемся, вот и отпросились из колхоза с вами поработать…
— А вы? — обернулся профессор к худощавому.
Тот смутился и опустил глаза:
— Я — приезжий, так сказать… Если так выразиться — волею судьбы попал… Но документы все есть, как полагается, — неуверенно пояснил он.
Надя внимательно всмотрелась в его нервное, подергивающееся лицо и подумала:
«Из всех этих славных людей можно подозревать в чем-либо только этого, Здравникова».
— Ну, если есть документы, значит все в порядке! — мягко проговорил профессор, с некоторым удивлением взглянув на Здравникова. — До завтра — отдыхайте, товарищи… А завтра приступим к работе…
Он повернулся и своим стремительным, легким шагом направился к палатке, стоящей слева от него.
— В этой палатке мы с товарищем Демидовым и студентами помещаемся, — сказал Пелипенко. — Вам другая, правая палатка предназначена… А вот где барышню разместим — не знаю…
— Надежда Константиновна, я думаю, поместится со мною, — обернулся профессор. — Палатку можно перегородить…
— Если я вас не стесню, Тихон Тихонович…
— Что вы, Надежда Константиновна… Я очень люблю молодежь… А сосед я спокойный, покладистый… По свидетельству очевидцев, ночами не храплю. Ничем вас беспокоить не стану…
Профессор откинул полу палатки и пропустил вперед Надю.
— Дворец, настоящий дворец! — восхищенно сказал он, входя за нею внутрь. — Нигде мне так хорошо не спится, как в палатке! Люблю кочевую жизнь, люблю запах костра и свежий ветерок. Есть, видать, во мне беспокойная скифская кровь.
Пелипенко принес еще одну койку-раскладушку и постельные принадлежности.
— Ну, располагайтесь, отдыхайте, Тихон Тихонович, — заботливо проговорил он. — Студент наш сейчас обед сварит, чаек вскипятит… Отдыхайте пока!
— Да я не устал, Григорий Сидорович…
Качемасов принялся распаковывать свой рюкзак. Сухое загорелое лицо его выражало полное довольство, карие глаза блистали молодым, веселым огоньком. Профессор даже запел высоким дребезжащим тенорком:
Взглянув на Надю, Качемасов вдруг оборвал пенье и весело рассмеялся:
— Прощу прощения, милая девушка!
— За что, Тихон Тихонович? — удивилась Надя.
— За мое, с позволения сказать, пенье. Вы, наверное, думаете: чего ради этот старый ученый козел блеет арию княжича Владимира Игоревича? Он только портит эту прекрасную арию…
— Ну что вы, Тихон Тихонович! — покраснела Надя.
— Конечно, конечно, вы так подумали, — смеялся Качемасов. — Но поймите, что ваш покорный слуга когда-то тоже был молод, носил густые вьющиеся кудри и даже пленял девушек своим слабеньким, но красивым тенором. А горы всегда словно омолаживают меняли я начинаю петь…
Профессор поставил на столик потемневшую от старости серебряную походную чернильницу.
— Что это за таинственная личность, этот самый высокий, Здравников? — спросил он. — Мне показалось, что он не хочет говорить о себе…
Григорий Сидорович медленно набивал из красного, расшитого кисета свою маленькую трубочку- носогрейку.
— Да он из этих самых, Тихон Тихонович, — вполголоса проговорил он.
