Аксенов

А.К.: Шукшин?

Е.П.: Да, но чуть позже. После выхода сборника «Сельские жители» в 1963 году.

А.К.: Ну, во-первых, Шукшин в широком смысле писал только Моченкиных. У него такого героя нет, как в «Жаль, что вас не было с нами»… в иорданских брючках…

Е.П.: Почему? У него во многих рассказах есть «городские».

А.К.: Но он их всегда изображает несколько отрицательно, с непониманием сути жизни этой городской… А у Аксенова — полное понимание и тех, и других. Ему понятно все, да? Но ты правильно вспомнил Шукшина. Шукшин, может быть, был второй человек, который смог бы все это, о чем я говорю, понять со временем. Но ему, увы, времени не хватило. И хочешь не хочешь, а у Аксенова герой его книг — всех, от первой до последней, — народ. Народ.

Е.П.: Вот это да… Это очень интересно, конечно, но боюсь, что мэтр с тобой не согласился бы. Он ведь и Шукшина, мне кажется, не очень жаловал.

А.К.: А мне это все равно. Писатель сам про себя не все знает. Тема Аксенова — народ, герой — народ. Родословная — вот что у Аксенова определяет и тему, и героя. Ведь «Завтраки сорок третьего года» — рассказ про простых, очень простых людей.

Е.П.: Между прочим, даже этот его рассказ, который кажется кафкианским, набоковским, изысканным, — «Победа», рассказ про бродячего гроссмейстера, — тоже оттуда, из скудного казанского детства, рассказ все про них же, про простых.

А.К.: Конечно! И «На полпути к Луне» — это ведь про русский народ.

Е.П.: Да. Потому что ведь Кирпиченко из этого рассказа — абсолютно шукшинский герой. Однако рассказ «На полпути к Луне» появился на два — три года раньше, чем «чудики» у Василия Макаровича. Эх, и где, спрашивается, здесь исследователи? Был бы я помоложе, непременно подался бы в филологи, сопоставил бы вообще двух Больших Василиев русской литературы второй половины XX века — Аксенова и Шукшина — хотя бы на примере этого рассказа. Чтобы наконец понять — в чем они схожи, чем отличаются… У Аксенова здесь ведь уже превалируют лагерные, магаданские мотивы: ВОХРа, УСВИТЛ, ГУЛАГ.

А.К.: Все это уже после шестнадцати, когда он к Евгении Семеновне уехал. Ну, как он жил в Магадане у мамы, мы довольно хорошо знаем благодаря «Ожогу», где масса достоверных, невыдуманных историй, которые можно соотнести и с ее «Крутым маршрутом». А вот как он жил с пяти до шестнадцати лет? Что ел, как ходил в школу, в какой степени нищеты пребывала приютившая его семья? По кусочкам что-то, конечно, собирается из упомянутых уже рассказов, но цельной картины нет, да и мелкие подробности ускользают. Его студенческая ленинградская жизнь в этом смысле более открыта благодаря каким-то воспоминаниям. Деталей последующей жизни, уже в качестве восходящей молодой звезды, — навалом. И от него лично, и из его сочинений. А вот как он учился в первом, втором, третьем, четвертом… восьмом классе?

Е.П.: И свидетелей тому все меньше и меньше. Вот писатель Георгий Садовников с ним, оказывается, еще в школе учился, но вспомнил об этом лишь через долгие годы. Ибо никак не мог ассоциировать всемирно известного писателя Василия Аксенова с тем вечно голодным Васькой в штанах из «чертовой кожи». И интервью у Аксенова начали брать, когда он уже стал звездой, в 60-е годы. Ты их почитай, там уже совершенно о другом идет речь: о времени и о себе, как говорится. Там в лучшем случае какой-нибудь вольномыслящий, чуть-чуть диссидентствующий интервьюер спросит что-нибудь разрешенное про матушку.

А.К.: Ну да.

Е.П.: Кстати, то, что она отсидела нечеловеческий срок, тоже, мягко говоря, не афишировалось. Я помню в журнале «Юность» кусочки ее «революционных мемуаров» о «тревожной комсомольской молодости». Создавалось впечатление, что это не она, а кто-то другой написал книгу «Крутой маршрут». И в интервью ее спрашивали всякую неинтересную чепуху вроде того, видела ль она Ленина. В гробу она его видела, извини за плоский каламбур.

А.К.: Еще об аксеновском происхождении. Смотри, ведь его мать, сначала молодая троцкистка, затем кандидат исторических наук, преподаватель университета, сотрудник газеты «Красная Татария», стала в результате жизненных перипетий замечательным писателем…

Е.П.: Писателем-публицистом?

А.К.: Писатель — это писатель.

Е.П.: В энциклопедиях о ней до сих пор пишут «российская советская журналистка, известная мемуаристка».

А.К.: Она литературно была одарена, и этот дар, я думаю, перешел к Васе. Три составляющих все-таки в Васином происхождении.

Е.П.: Ну, два крыла я еще могу себе представить, а вот третье…

А.К.: Если бы не литература, если бы не эта литературная наследственность, у Васи была бы прямая дорога туда же, куда подались потом Петр Якир, Виктор Красин, Павел Литвинов.

Е.П.: Павел Литвинов — это уже другое поколение диссидентов. Он 1940 года рождения.

А.К.: Или наоборот — в безвестность, тишину. Извини, но мы тогда вряд ли имели бы шанс с ним познакомиться.

Е.П.: Ну да, не случайно же он вдруг начал сочинять стихи.

А.К.: И эта студенческая поэзия — она ведь не из воздуха возникла. Евгения Семеновна Гинзбург, повторяю, была не просто заурядная интеллигентная девушка, а высокой пробы литератор. Какой она была бы, оставаясь просто интеллигентной девушкой из хорошей семьи, читай в «Московской саге». Революционная гражданка Циля Розенблюм — это Евгения Семеновна, но без литературной составляющей собственной натуры. А с литературной составляющей — совсем другое дело. Я ведь почему в эту тему уперся? Потому что ведь нам он в конце концов интересен только как писатель.

Е.П.: Как и ему, пожалуй, в жизни интересно было в конечном итоге только писательство. А там… да… марксистка Розенблюм… командарм Градов… двадцатые годы.

А.К.: Революционная свобода нравов. Свободные отношения, коммунистические такие. «Здравствуй, товарищ!» — «До свидания, товарищ!»

Е.П.: Товарищ! У товарища уже дети были. У Павла Васильевича была дочка по имени Майя от первого брака.

А.К.: Так и у Евгении Семеновны до встречи с Павлом Васильевичем был сын. Алеша. Он в Ленинграде во время блокады погиб. Очень свободный был взгляд на брак: главное — коммунистическое товарищество, а любовь, любовь сама по себе. Слава богу, Вася все это сам прекрасно описал в «Московской саге». Хотя… если бы я заговорил с Васей на эту тему, он бы нахмурился — ведь это литература, при чем здесь мама?

Е.П.: Но ведь он сам упомянутую Цецилию Розенблюм описывает иногда в несколько… иронических тонах.

А.К.: Не иногда в иронических, а почти всегда. В трагических — уже когда все наперекосяк пошло, когда сажать стали, когда героя революции Градова арестовали. Ну а как этот текст воспринимать — на то мы и читатели вольные, воспринимаем адекватно тексту. А то, что мы еще и Васины друзья, это как бы… ну, нам это всегда надо помнить, но в данном случае это — второе дело.

Е.П.: Не понял. Почему?

А.К.: Потому что достоверность возникает только на уровне максимальной писательской открытости. Хорошему писателю скрыть что-либо личное, о чем ему не очень хочется говорить, невозможно. Не получается. Это вот как кот, который хочет что-нибудь стащить, маскируется, пригибается, не подозревая, что за ним сверху наблюдают и все его уловки — как на ладони.

Е.П.: То есть писатель пишет и радуется, что его никто не