А.К.: Это анекдот, наверное.
Е.П.: Но это не означает, что он человек был темный и неученый, это означает, что он просто не знал чего-то. Впервые его отвели в кино, когда ему было сорок семь лет… А до этого ему некогда было. Я это прочел про него… К чему я тебе все это говорю? Потому что я сейчас выдвину тебе аргумент. Ведь за тысячи лет тома исписаны о том, о чем мы с тобой говорим, уже можно было бы многое понять… Почему бы и лютеранину, и католику, и православному не ощущать себя просто христианами?
А.К.: Для этого должно произойти нечто, что воссоединит церковь. Этого до сих пор не произошло.
Е.П.: Вы меня, конечно, извините, господин ученый человек, но ведь когда-то была одна религия, единая, потом она распалась… Но какое отношение это разделение имеет к Господу Богу нашему? А я вот верю в то, что все это — единая наша христианская религия…
А.К.: Тогда я скажу тебе совсем просто и тоже по-темному, но уж такие мы темные… ну ладно, несведущие люди. Так вот: к Господу Богу нашему что имеет отношение — это Господу Богу видать. А вот к православию что имеет отношение — видать православному священнику. И как он мне скажет…
Е.П.: О чем бы то ни было?
А.К.: Да, как он скажет, так и буду считать — если я православный.
Е.П.: А ведь попы-то разные бывают: одного зовут Александр Мень, а другой поп говорит, что жиды Христа распяли.
А.К.: Если поп дурен, жалуйся на него в епархию. Пусть его уберут, а то и расстригут, если он преступный поп. А так нельзя — ты себя считаешь православным и при этом говоришь: «Я православный, но полагаю все религии едиными».
Е.П.: А я, значит, вот что тебе скажу: это и есть свобода — я православный, но считаю так, как я сам считаю…
А.К.: Тогда в экуменисты…
Е.П.: То есть экуменизм — это прекрасно.
А.К.: Тогда в чем твое православие? Если ты скажешь: я христианин-экуменист, то вопросов нет. Если же ты говоришь: я православный, но считаю, что я экуменист, — я задаю тебе сразу вопрос: а что значит тогда, что ты православный?
Е.П.: Тогда, значит, надо говорить: я христианин. Просто-напросто.
А.К.: Ааа! Приехали…
Е.П.: Нет, позволь — приехали! Что значит «я православный»? Это все равно что сказать, что я служу в гусарском полку, понимаете, вообще-то я не военный, но служу… «Ты военный?» — «Нет, я, знаете ли, не военный». — «А кто такой?» — «А я служу в гусарском полку…» — «Позволь, но гусарский полк — это часть армии, всей армии?» — «Нет…»
А.К.: Неплохо, однако не работает. Вот по какой причине: тогда нет смысла в определении «православный».
Е.П.: Так я и говорю: Василий Павлович Аксенов — христианин. Тогда все укладывается — и заходы в католический храм, и метания.
А.К.: То есть экуменист. Что и требовалось. Тогда не надо говорить: Василий Павлович Аксенов был православным. Надо говорить: Василий Павлович Аксенов был христианин, что касается православия, католичества, лютеранства и других конфессий христианских, то у него были сложные отношения с ними. Он не был воцерковленный православный, хотя крещен был в православие, он, конечно, не был лютеранин, несмотря на влияние Вальтера, он не был и католиком, хотя интересовался. Что касается других религий, то у него были сложнейшие отношения с исламом, в которых он не всегда был прав просто по-человечески. Вот и все. Христианин.
Е.П.: Ура! Спор на этом закончен! Я согласен.
А.К.: То-то же.
Приложение
Говорить о религиозности другого, тем более писателя, — вещь чрезвычайно деликатная, и тут надо быть осторожным. Следует десять раз обдумать, прежде чем что-то сказать, предварительно утвердившись в том, что говоришь.
Помнится, в середине восьмидесятых годов, вскоре после моей эмиграции, я брал у Василия Аксенова интервью для газеты «Русская мысль». И спросил его, как он в принципе относится к монархии.
Он сказал, что монархия импонирует ему как культурная школа нации, как то, что бережет национальную традицию. Думаю, отчасти и религия, в частности православие, были для Аксенова именно такой школой. Во всяком случае, в отличие от многих его современников, либералов-шестидесятников, он скорее тянулся к церкви, чем от нее отшатывался или относился к ней с прохладцей. Не было в нем этого дежурного антиклерикализма. Когда он молился, а я видел это два или три раза, он делал это искренне, я бы даже сказал, красиво.
Я теперь часто его вспоминаю. Вот сейчас, например, только что вышли в «Новом мире» («Новый мир», 2010, № 9–10. —
Помнятся всякие мелочи, связанные и с ним, и с другими ушедшими. В общем, я его числил и сейчас чувствую как человека органично православного. Хотя, конечно, одновременно и как писателя, человека своего времени, своей эпохи со всеми вытекающими из этого последствиями.
Глава шестнадцатая
Писатель Писателевич Аксенов
АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Разговоры наши идут понемногу к концу, а собственно о
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Может, ты литературовед, филолог? Может, ты Литинститут окончил? Или филфак МГУ?
А.К.: С Божьей помощью учился на механико-математическом факультете Днепропетровского ордена Трудового Красного Знамени Государственного университета имени Трехсотлетия воссоединения Украины с Россией, на отделении механики, специальность «Динамика и прочность летательных аппаратов», диплом «Колебания нелинейного осциллятора под действием негармонического возбуждения». Все, успокойся.
Е.П.: Позволь тогда и мне в который раз представиться: выпускник Московского геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе, диплом о чем был — не помню и не вспомню никогда. Поскольку в России все не своим делом занимаются, давай и мы, Александр Абрамович, рассуждать о предлогах, флексиях да рефлексиях в прозе видного представителя новой литературной волны второй половины XX века В. П. Аксенова.
А.К.: Ты еще повыдрючивайся у меня! Не о флексиях-рефлексиях, а о том, как написан «Ожог», каким образом Вася проделал такой дивный путь от «Коллег» к «Бочкотаре», потом путь еще более невообразимый — к «Ожогу», дошел до «американских романов», возвратился к текстам
