'Юность'». Так там один из героев, тоже комсомольский фашист, насилует в сортире джазового клуба девушку. Потом, правда, понимая, что все как-то не так у него пошло?, вешается на фрамуге окна в общежитии…
Е.П.: И все-таки зря ты про «икону» относительно Аксенова загнул, скажу я, выдержав паузу. Мы описываем человека, которого и любим, и полагаем очень
А.К.: Но ты, я надеюсь, признаешь, что «Редкие земли» — комсомольский роман?
Е.П.: «Редкие земли» — да. А «Москва Ква-Ква» с писательской, ремесленной точки зрения — это буйная фантазия на советские темы. С самовлиянием «Острова Крым». Где решаются вопросы скорее эстетические, чем этические. «Кесарево свечение» — философская книга, где автора занимают исключительно мировоззренческие проблемы: проблемы жизни, смерти, всего что угодно, но только не комсомола.
А.К.: Все, согласен, обвинения снимаю. Но «Редкие земли» — это роман комсомольский. С литературной точки зрения — роман отличный, понимаешь? Причем это явное продолжение прекрасных «пионерских» романов «Мой дедушка — памятник» и «Сундучок, в котором что-то стучит».
Е.П.: Я вдруг подумал, что с комсомольцами такая вышла «цветущая сложность», как у Константина Леонтьева. Были они комсомольцы, стали они олигархи, а теперь вот Ходорковский сидит в тюрьме… Кстати, Вася мне говорил, что не «Редкие земли» он начал в Биаррице писать, а совершенно другой роман под названием, по-моему, «Тамарисковая роща».
А.К.: «Тамарисковый парк».
Е.П.: Там первые страницы были про философскую сущность дерева, вот и дальше писал бы про тамариск, честное слово!.. Я надеюсь, что и тут Вася не даст мне с того света палкой по башке.
А.К.: Ну, правду нужно когда-нибудь начать говорить, взрослые ведь уже.
Е.П.: Ты прекрасно знаешь, что полемизировать с Васей было трудно. Точнее — невозможно.
А.К.: Да, он уходил от этого, и правильно делал, что уходил. Совершенно правильно. Что обсуждать, чего полемизировать, когда уже все сделано, написано? И пошли вы в жопу с вашей полемикой. Не нравится — не читай, и все тут. Свобода!.. Я думаю, он не дожил до еще одного настоящего большого романа, такого же масштабного, как «Ожог», например, который одно время воспринимался читателями как итоговый, а оказался все-таки промежуточным. Не создал Вася напоследок еще один шедевр. Не успел. И «Детей ленд-лиза» прелестных не закончил, хотя шедевр должен был бы быть не такой локальный и не только про детство-отрочество-юность…
Е.П.: Я тоже иногда думаю, какой могла бы быть его следующая вещь, и скажу тебе, что, конечно же, в его текстах буйствовала фантазия, но множество эпизодов он писал с натуры. Я это знаю по роману «Скажи изюм», в основу которого, как известно, положена история «МетрОполя» и который этим прежде всего интересен. А в последнее время эта
А.К.: Ну да, но, с другой стороны, и в «Редких землях» есть изумительные сцены, и в великолепной книге рассказов «Негатив положительного героя» — простые, но точные детали нашей новой жизни воспроизведены. Но это как бы еще
Е.П.: Ты знаешь, старый-то старый, а ведь там, помнишь, есть рассказ, где мерзавцы-комсомольцы лопаты за границу толкают, и лопаты те из стратегического титана. Они страшные там, эти комсомольцы, не то что потом в «Редких землях». Смешные и страшные.
А.К.: А у него, пожалуй, страшные персонажи всегда смешные. За исключением разве что «Ожога». «Стальная птица», о которой мы чуть не забыли — самая страшная его книга. И одновременно — смешная.
Е.П.: А «Рандеву»?
А.К.: Тоже смешная и тоже страшная.
Е.П.: Так к чему же Василий Павлович все-таки пришел в итоге-то?
А.К.: Он до окончательного итога не дошел. Сначала сознательная жизнь прервалась, а потом и телесная.
Е.П.: Но цену себе он знал
А.К.: Сегодня мы говорили про Аксенова как писателя, но сюда входят и русскость его, и западность, и комсомольские романы, и американские романы — все сюда входит. Есть писатели, которых можно вообразить кем угодно. Человек умный, способный, взялся бы хорошо, например, за теоретическую физику — тоже был бы доктор наук. Но есть писатели, которых нельзя вообразить никем, кроме как писателем, даже вот во сне его другим не вообразишь. Василий Павлович имел образование врача, но жил как писатель, писал как писатель, вел себя как писатель, обращался с людьми как писатель и, наконец, с собой обращался как писатель. Он себе собственную жизнь строил писательскую. Вот мало ему было писательских несчастий в виде казанского сиротского детства, магаданской юности, так он и остальную свою жизнь выстроил по-писательски.
Е.П.: Ну да. Невозможно было даже представить его себе в такой роли, что вот он является блестящим врачом: днем принимает больных, а вечером пишет свои замечательные сочинения, что вообще-то бывает в жизни, ты знаешь. Самым лучшим моим литературным институтом было то, как он на моих глазах переводил Джона Апдайка для альманаха «МетрОполь». Сначала сам сделал себе подстрочник, где половина слов была по-английски, затем — второй вариант, где английские слова уже почти все были заменены русскими, и наконец третий вариант — русский уже целиком. Так вот Богом данным писательским талантом он
А.К.: Типичный нетипичный Писатель Писателевич, которому чего только не шили — и политику, и пропаганду, и агитацию…
Е.П.: Писатель Писателевич Аксенов.
Приложение
Я собственно не об Аксенове, — слава богу, о нем все было известно и до Интернета, — а о некотором его разительном отличии от сегодняшней публики. Аксенов был большим, а люди, которые сейчас о нем пишут, — маленькие. У них ничего нет. Не то чтобы за душой, а вспомнить не о чем. Жил человек 20–30–40–50–60 лет, оборачивается, а — НИЧЕГО НЕТ. Там — на производстве потрудился, здесь — семья-
