случиться праздник.
А их с Катей праздник закончился. Накануне они весь день гуляли по Питеру, и он все говорил, говорил, говорил... А она большей частью молчала, и лицо у нее было грустное.
«Я подарю тебе весь мир», – хотелось сказать ему, а получалось, что только две ночи. И он говорил совсем не то, что собирался.
Ночь он сумел ей подарить такую, что она долго лежала, притихшая, полная новых ощущений и, как ему казалось, смотрела на него с благодарностью. На этот раз в нем было больше нежности, чем страсти, да и она стремилась дарить, а не брать. И она раскрылась вся, и принимала его в себя так, будто хотела оставить там навсегда.
И вот она уезжает. Двое «сопровождающих» стояли поодаль и нервно курили. Гера все никак не мог понять, отчего они так нервничают? Вот он я, Георгий Голицын, берите! Только ее оставьте в покое.
– Я тебе позвоню, – тихо сказала она.
– Да, как только приедешь. Пожалуйста.
И вдруг ему стало страшно. А что если она сейчас сядет в поезд и исчезнет? Навсегда. Сколько раз он сам так делал? Оставлял несуществующий адрес или номер телефона, принадлежащий кому-то другому. Сейчас он продиктовал Кате правильный номер, и она, как послушная девочка, занесла его в свой мобильник. Но ему все равно было страшно.
Сегодня днем он завез ее к себе в квартиру, чтобы она знала его питерский адрес. И, наплевав на жучки, целовался с ней до одури, до хрипов, до стонов, которые сотрясали их обоих. Они едва друг от друга оторвались. И вот она уезжает.
– Мне пора.
Он помог ей зайти в вагон. Проводница смотрела на них сочувственно.
– Я попрошусь в Москву в командировку, – сказал он на прощание. Вышло глупо.
Какая командировка? Ему не хотелось расставаться с ней ни на секунду.
– Я тоже чаще буду ездить в Питер, – пообещала она.
Слова ничего не значили. Он заметил, что у Кати губы дрожат. И сам изо всех сил стиснул зубы. Это чудовищная несправедливость. Он впервые встретил женщину, которую хотел видеть рядом с собой ежеминутно, ежесекундно, и вот она уезжает. Он боялся, что навсегда.
Раздался свисток, и вагон медленно поплыл. Вместе с ним от него уплывала и Катя. Она так и стояла в тамбуре.
– Я люблю тебя, – сказал он. Катя его не услышала, он это знал. Он сказал это себе.
Поезд уже ушел, а он по-прежнему стоял на перроне. В душе было пусто. Если бы можно было начать все сначала. Он представил их с Катей знакомство по-другому. Вот она приходит в музей, одна или с группой, неважно. Он рассказывает ей, и только ей про Левитана, который чуть не вызвал на дуэль Чехова, про гениального Федора Васильева, умершего в возрасте двадцати трех лет, про Крамского с Саврасовым, а она как зачарованная слушает. А когда все остальные уходят, остается. И говорит ему:
– Вы так замечательно рассказывали! Как вас зовут?
– Гера. А вас?
– Екатерина. Катя.
– Очень приятно, Катя. Могу я вас пригласить на прогулку по городу, раз уж вам так понравилось? Экскурсия будет только для вас.
– Да. Я согласна.
Через месяц они бы подали заявление в загс, больше бы он ей не дал на раздумье. Влюбил бы в себя ее так, что она перестала бы воспринимать реальность. А сейчас у него руки связаны. Он всю жизнь легко обманывал женщин, но не хотел обманывать Катю. Лучше отпустить.
Все могло быть по-другому.
«Мне надо идти, – спохватился он. – Надо узнать, что выявила проверка. Эксперты работают в музее третий день, и наверняка уже есть результаты».
Занятый своими мыслями, он даже не заметил, как двое «провожатых», услышав сигнал к отправлению поезда, заскочили в вагон. На выходе из здания вокзала его подхватили их питерские коллеги. Он шел, не оборачиваясь, давно привыкший к тому, что его ведут. Катя уехала, вот что было плохо. А все остальное...
Рабочий день уже заканчивался. В музее было тихо, но ему казалось, что все просто попрятались.
– Здравствуйте, Георгий Викторович, – хмуро поздоровался охранник.
Он тут же заподозрил неладное. «Грачи прилетели», – мелькнула мысль. Прилетели и облепили музей, как березу с гроздьями мрачных гнезд. Теперь жди неприятностей.
Так и есть: у дверей хранилища его остановили.
– Сюда нельзя, – предупредил сотрудник милиции, щуплый, но полный значимости парнишка.
– Я здесь работаю. У меня постоянный пропуск.
– Все равно нельзя.
– Черт знает что!
– Вот и я говорю.
Гера обернулся – это сказал директор музея.
– Устроили балаган. Обидели меня, честное слово. – Лицо у директора и в самом деле было как у обиженного ребенка.
– А чем они это объясняют? – осторожно поинтересовался Голицын.
– Якобы один из наших сотрудников – вор. Да я за каждого готов поручиться лично! Идем, Егор, в мой кабинет.
Директор почему-то звал его Егором.
– Наших совсем отстранили? – спросил Голицын, глядя, как Денис Юрьевич достает из сейфа коньяк.
– Да. Давай по рюмочке.
На работу Гера ездил на метро из-за пробок, да и дорогую машину не хотел светить, поэтому от коньяка не отказался. Они выпили. Закусили лимончиком.
– Что-нибудь уже есть? – осторожно поинтересовался Голицын, глядя, как щеки и шея Дениса Юрьевича наливаются краской.
– Ни черта они не нашли! – широко улыбнулся вдруг тот.
– А что именно проверяли?
– Не поверишь: вцепились в Васильева. Две группы экспертов работают. Причем общаться им друг с другом запрещают. Это пока тайна, но... Я сколько лет здесь директором, а?
– Давно.
– То-то. И связей у меня... – Директор чиркнул ребром ладони по горлу и вновь наполнил рюмки. – Давай, Егор, выпьем. Есть повод. Все картины подлинники.
– Как так: подлинники? – голос у него сел.
– Ты не заболел? – заботливо спросил директор. – Смотри, повсюду сквозняки. Черт бы побрал эти кондиционеры! Меня недавно в машине так продуло, что...
Он не слышал, что говорит Денис Юрьевич. Сердце бешено стучало. Это невероятно! Две независимые группы экспертов. Серьезные специалисты. Лучшие в своем деле. Как это возможно: подлинники?
– Все картины подлинники, Егор, – повторил директор. – Конечно, это предварительные результаты, их будут еще проверять и перепроверять. Но я положу конец этому безобразию! – слегка захмелевший начальник погрозил кулаком кому-то невидимому. – Я не позволю подозревать своих сотрудников! Да это же честнейшие, лучшие люди! Энтузиасты! Вот взять тебя. Что, ты бы себе высокооплачиваемую работу не нашел? С двумя-то языками? А ты экскурсии по музею водишь, когда требуется кого-то подменить, не брезгуешь.
– Да, это так, – машинально сказал Гера. Мысли были заняты другим.
– Мама твоя вчера заходила. Давненько ее не видел.
– Мама? – удивился он. – Она мне не сказала, что собирается в город.
– А я, знаешь, обрадовался. Я всегда Любу ценил. Переживал, когда на пенсию ушла. Вот это специалист! Когда в начале девяностых мы остались совсем без финансирования, кто фонд-то спасал? У нас,
