господину покоиться в церковной земле. Не открывайте моей тайны. Лучше уж я покаюсь в убийстве своего сеньора и понесу заслуженную кару. Пожалуйста, позвольте мне умереть за моего господина. Зачем такому старику жить на свете? – Он попытался упасть на колени, но я не дал ему сделать этого. Во-первых, не было времени, во-вторых, на полу все еще лежал его меч, а видеть этого черта вооруженным рядом с моим юным господином я не желал.
– Лично я не имею ничего против того, чтобы барон Жуафри де Вердюн был похоронен как это и подобает христианину, – я дал знак своим лучникам, чтобы ждали нас – Что же касается тебя, старый, то не думаю, что мне понравится вид твоей головы в корзине палача. Впрочем, я сам ничего не решаю, решает он. – Я поклонился Раймону. – Сын Тулузского графа и наследник престола решит, кому жить, а кому умирать, кого хоронить как христианина, а кого выбрасывать в канаву, точно пса. Я же, как верный вассал, выполню любой приказ. – С этими словами я поднял не дававший мне покоя меч германца и властным движением приказал ему самому опуститься на колени перед своим сеньором.
Губы Раймона посинели, лицо сделалось мертвенно-белым.
– Зачем ты искушаешь меня, Анри? – прошептал он. – Ведь ты знаешь, что я уже, можно сказать, не...
– Но пока еще вы наследник и можете вершить закон именем своего отца, – упорствовал я.
– Доблестный рыцарь, – в черных глазах Раймона стояли слезы. – Своим судом и судом Тулузы я повелеваю похоронить твоего господина по христианскому обычаю, и как можно быстрее. Что же до тебя, то... я не думаю, что рана, нанесенная трупу, карается законом так же строго, как убийство. Во всяком случае, ты сделал это не с целью поиздеваться над своим господином, а из любви к нему и из милосердия, как учит нас святое писание. Милосердие выше справедливости. С давних времен Тулуза жила по законам милосердия, иногда, правда, в ущерб справедливости. Поэтому, хоть твоему господину, возможно, и уготовано место в аду, мы не станем вредить ему еще больше и разрешаем похоронить на освященной земле. Поэтому я отпускаю тебя с миром, но всю оставшуюся тебе жизнь ты должен провести в неустанных молитвах за душу барона Жуафри де Вердюна. Тебе понятно решение тулузского суда? – отработанным движением Раймон протянул германцу руку, и тот схватил ее обеими руками и начал целовать, орошая слезами.
В тот день я вдруг остро ощутил, что именно Романе – юный сын Великого Раймона Пятого – и есть тот господин, которому я буду служить до своего последнего вздоха. Несмотря на свою любовь к катарам и детское желание куртуазно расстаться с жизнью, сиганув со скалы, он был человеком этого мира. Нет, не так, он был самой сутью этого мира – мира грешного и каявшегося в своих грехах, мира, где милосердие возводилось на престол и попиралась справедливость. Где рыцари славили любовь и мальчишки молились на пропахшие потом боевые войлочные одежды отцов, и где сильнее солнца горели кольчуги и кресты в руках священников. Раймон Шестой был истинным сыном Тулузы, воистину они стоили друг друга и друг для друга были созданы, точно идеальные любовники, воспетые в нескромных кансонах трубадура из Тулузы Гийома де Л а Тур.
Распятый дьявол
На пороге дома астролога Романе вдруг сделалось дурно, пошла носом кровь. Я подхватил его на руки и внес в дом. Представляю, что это было за зрелище – окровавленный отрок, которого, яко агнца божьего на заклание, я нес на встречу с его судьбой. Охнула какая-то женщина, вскочил одетый в золотую парчу старик, я прошел в комнату, пнув ногой дверь, отчего она чуть было не слетела с петель, и возложил своего юного господина на черный каменный стол в виде креста с вырезанными на нем каббалистическими знаками.
– Свершилось! – залепетал старик, хватаясь за сердце и усаживаясь на сундук в углу комнаты.
Понимая, что никто мне не поможет, я засунул Рай-мону за шиворот его медальон. Потом взял кувшин с водой, стоявший тут же на небольшом алтаре, и, намочив платок Раймона, приложил к его переносице.
С Романе и прежде случались подобные казусы, так что повода для беспокойств не было. Наконец он начал приходить в себя. Я заметил в дверях наблюдающую за моими действиями бабу и, взяв ее за плечо, подвел к своему господину, велев ей помочь ему умыться и привести себя в порядок.
Постепенно до меня начала доходить вся странность окружающей нас обстановки. Черный каменный стол в виде креста с каббалистическими знаками. Окровавленный Раймон на кресте.
Спустя годы эта картина будет преследовать меня во сне, не давая покоя. Ведь в ту ночь Раймон действительно принял свой крест, и крест этот был ужасен, словно растянувшаяся на долгие годы пытка. Как рас-пинание на кресте, творимое каждый день. Смерть без права воскрешения. Жизнь, в которой не было места надежде и в которую почти не заглядывало счастье, а была лишь одна сплошная и всепоглощающая любовь. Любовь к Тулузе – своей земле и людям, любовь к своим детям, женщинам, к. своим подданным, ради которых долгие годы он шел на пытки, лишения и бесчестия, не получая в ответ ничего и ничего не прося.
Окровавленный отрок на кресте, о, мой господин! Отчего же тогда я не внял твоим словам о том, что милосердие выше справедливости, и не убил тебя прямо там, на каменном кресте, отчего позволил агнцу божьему еще раз спуститься в этот мир, населенный демонами, и страдать?
Господи Иисусе Христе! Прости в своем божественном великодушии грехи Раймона Шестого и отвори ему, наконец, врата в Царствие Небесное.
О, мой господин, грешный и святой, о тебе молюсь я!
Тем же вечером во время ужина Романе подозвал меня, велев сесть рядом. Мальчишка слуга поставил передо мной деревянную миску с парой кусков мяса. Рай-мон довольствовался сваренной на воде кашей и хлебом.
Какое-то время мы молча жевали. Я знал, что не посрамлю за столом ни своего достоинства, ни достоинства моего сеньора, так как среди прочих премудростей, полученных в школе Савера, я был обучен этикету, равно как и правилам поведения за столом. Я держался свободно и уверенно, не приставая к Романе с разговорами и давая таким образом ему возможность обдумать то, чем он со мной вознамерился поделиться.
– Слышал ли ты предсказание благородного сеньора Иоганеса Литтенбаха? – наконец нарушил тишину юный хозяин.
– До последнего слова. – Я пожал плечами, не отрывая взгляда от своей плошки, в которую паж только что положил поджарку. – Правда, я не совсем уверен, можно ли называть уважаемого сеньора Литтенбаха благородным, потому как нигде у дома или в доме я не видел родового герба, а значит...
– Не суть. – Романе поморщился, словно разгрыз перец. – Я хотел спросить: что ты думаешь о том, что
