Тут неожиданно на ум Пейре пришел ржавый рыцарь, предлагавший юному трубадуру место в его замке. Этого человека следовало срочно отыскать.
Пейре вернулся к ристалищу. Как ни странно, после пропажи коня и экипировки турнир перестал интересовать его. Поэтому Видаль поднялся по ступеням трибуны и начал оглядываться по сторонам, высматривая среди зрителей рыжего рыцаря или его шлем с распятым Христом на медном лбу. К великому огорчению трубадура, таких шлемов оказалось во множестве, и всякий раз, когда юноша думал, что отыскал своего тайного покровителя, ему приходилось признаваться в своей ошибке.
Однако время шло, а Пейре не продвинулся в своих поисках ни на шаг. Отчаявшись отыскать ржавого среди бьющихся на турнире или среди зрителей, Пейре предпринял следующий шаг – начал расспрашивать всех, с кем только мог поговорить. Он переходил от одного мало-мальски знакомого лица к другому, радуясь уже тому, что за время турнира многие успели запомнить его, поэтому особые представления были не нужны. Все так или иначе знали друг друга или хотя бы видели и кланялись. Что же касается отличившихся трубадуров, то тут дело обстояло еще лучше. Чуть ли не каждый, кто только видел и слушал песни претендующих на победу менестрелей, уже после первой баллады считал их своими знакомыми. При этом зрители даже могли обидеться, не ответь трубадур на приветствие.
Пейре расспрашивал о ржавом, описывая все, что успел запомнить – рост, одежду, оружие… Но, странное дело, никто из присутствующих на поэтическом турнире не мог опознать в рыцаре знакомое лицо. В конце концов молодому человеку даже начало казаться, что он либо придумал ржавого покровителя либо увидел его во сне.
Наконец какой-то паж признался, что видел ржавого с крестом на шлеме, но рыцарь этот, получив послание, спешно покинул Тулузский замок в сопровождении своей многочисленной свиты. При этом паж клялся, что не заметил ни гербов ни иных знаков отличия.
Видаль изнывал от бессилия и обиды. Казалось, Фортуна специально поманила его, крутанувшись на своем золотом колесе, чтобы теперь оставить не солоно хлебавши.
Правда, за время, которое Пейре потратил на расспросы и праздные разговоры с трубадурами, оруженосцами и рыцарями, он умудрился получить пару приглашений от владельцев замков Фуа и Табор, воспользоваться которыми он пока не мог по причине пресловутого отсутствия денег и лошади.
Конечно, во время поездок вместе с отцом на ярмарки в Канны и Ниццу Пейре привык к пешим и покрытым дорожной пылью уличным торговцам, жонглерам, нищим певцам – трубадурам, фокусникам и прыгунам всех мастей и рангов. Быть может, он не побоялся бы пристать к этой сомнительной компании, чтобы добраться вместе с ними до замков, в которых ждали бы его деньги и слава, но только не теперь, когда он должен был сделаться рыцарем. Сама мысль опозориться, идя пешком, заставляла Видаля скрипеть зубами в бессильной ярости.
Когда Пейре почти совсем уже отчаялся найти выход из щекотливой ситуации, в которой он оказался, некто де Рассиньяк – трубадур из Гаскони, сраженный на первом же туре поэтического турнира и проникшийся к юному Пейре братскими чувствами, предложил ему первое боевое крещение. А именно – ночную вылазку с луками, мечами и ножами. Вылазка планировалась на ночь после турнира, когда добрые католики будут пить, славя достойных победителей, а трубадуры – воспевать своих не менее достойных господ и прекрасных дам.
Собрав вокруг себя с десяток молодых тулузских лучников и копейщиков, он пригласил всю честную компанию в ближайший подвальчик, где, поставив перед каждым по кружке кислого вина, рассказал, в чем суть дела предстоящей операции.
Вымотавшийся за целый день Пейре с радостью похлебывал холодное вино и разглядывал симпатичный подвал с несколькими столами, рядом с которыми стояли увесистые тяжелые скамьи, хитроумно сделанные такими огромными, что даже самый сообразительный и сильный вор не смог бы выволочь их из подвальчика и продать. По стенам были развешены рыболовные сети и днища от бочек, служившие скромными украшениями этого тихого местечка. На земляном полу была разложена старая вонючая солома, которую, наверное, год не меняли, ибо она благоухала сыростью и всеми сортами вин вместе взятыми.
– Правила участия в деле такие: оружие и экипировка – свои, план – мой. Участвуете, не участвуете – но чтоб всем держать язык за зубами. Проговорившемуся позор и без промедлений и дополнительных объяснений нож в печень, – толстяк выразительно обвел глазами собрание. – План нашей вылазки следующий: двое вельмож, или, да что я, каких там вельмож, так, один незаконнорожденный сын богатенького папаши, а другой – трубадур и бедный дворянин, каких много, этой ночью решили позабавиться. – Он выждал паузу и, хлопнув себя по наколенникам здоровенными ручищами, заорал: – К бабам сходить! – Все засмеялись, предвкушая пикантные подробности. – А бабы-то, поди, замужние!
Новый взрыв хохота.
– Смекаете? Наши местные «недотроги» назначили свидание своим рыцарям, в то время как их рогачи будут пить с друзьями, вспоминая сегодняшний турнир, – де Рассиньяк засмеялся и, смахнув набежавшую слезу, продолжил: – Ой, матушки, святые угодники. Любовное дело – ясный свет – деликатное. На такой подвиг с собой большого отряда не прихватывают. Так что, думаю, десяток копейщиков наберется и то вряд ли. Дело верное, устроим засаду и прижучим, кого получится.
– А нам-то что с того, что чьи-то жены блудят? Нам-то кто за этот подвиг заплатит? – поинтересовался старший копейщик.
– Да ты не бойся, бездонная бочка, своего не упустишь. Сын богатого папаши на хороший выкуп потянет, а за его приятеля можно стребовать с нашего графа, как-никак он его гость, а за гостя завсегда хозяин отвечает. К тому же среди свиты могут оказаться не одни только босяки – воины, оруженосцы, герольды – да мало ли еще кто? Ну а нет, то завсегда броней и оружием можно разжиться.
– Да вот хоть ты, менестрель, – рыцарь без шлема и кольчуги, – де Рассиньяк подмигнул Пейре. – Верное же дело!
– Верное-то оно, может, и верное, да только не поубивали бы нас всех эти молодчики, откуда ты так точно знаешь, что их только десяток? А если два или три? К тому же нас здесь никак не больше двадцати. А двадцать и тридцать – разница, – продолжал гнуть свое копейщик.
– Считать ты умеешь, да вот думать туговат, – парировал де Рассиньяк. – Дом, в котором бабы ждут любовничков, находится аккурат за церковью святой Екатерины, что на улице Сен Жерни. Был ты там когда-нибудь, Анри? А не был, так не болтай. Улочка уже, чем цыплячье горлышко, с одной стороны еще дрова да бочки со всякой дрянью понаставлены. Так что ежели мы пропустим греховодников в эту кишку, а сами затем навалимся на них с двух сторон, они меж нами будут как гуси на вертеле.
Гасконец плеснул на грязный стол несколько капель вина и принялся рисовать план действия.
– Что-то не по душе мне это дело, господин Видаль, – прошептал юный лучник, на вид не старше Пейре, сидевший по правую руку от трубадура. – Знамое дело, толстяк прав, и броня побежденного равно как и его оружие отходят к победителю, то же можно сказать и о пленных, но как-то не по-людски это, не война ведь. И дело их более чем мирное, даже паскудным не назовешь, сами, что ли, в святых ходим… – он поставил на стол ополовиненную кружку и толкнул локтем Пейре. – Мой нюх подсказывает, что деру пора давать.
– Деру?! – если в самом начале перспектива окреститься первым боем и снискать себе славу завораживала его воображение, то теперь… После того как он услышал, где именно должно было произойти свидание, в душе Пейре поднялась настоящая буря. Он хотел уже наброситься на де Рассиньяка, но тут же понял, что подельщики без особого труда скрутят его, и никто и ничто уже не сможет помешать бесчестной расправе над ничего не подозревающими Бертраном и Гийомом. Пейре стиснул зубы.
– Ежели господин будущий рыцарь пожелает, то я с ним на край света за одну только песнь «Молитва рыцаря», что вы пели сегодня, – зашептал лучник. – Добьемся славы и почестей! Хоть на край мира, хоть за самый его край пойду за вами, сэр Видаль. Вам без оруженосца никак, мне же до зарезу господин нужен. Одно только не по душе – в сегодняшнем деле участвовать. Потому как сам не без греха и не хочу потом, когда к кумушке своей через забор полезу, чтобы копейщики мне из каждой выгребной ямы мерещились. Не хочу с бабы своей ночью вскакивать на каждый шум. Не по мне это.
Пейре поежился и сжал руку лучника. Они посидели еще какое-то время, и когда в подвальчик начали спускаться другие участники предполагаемой вылазки, Видаль подтолкнул лучника, и вместе они выбрались на двор.
– Меня зовут Хьюго, Хьюго Морвиль, – на ходу сообщил лучник. – Так вы берете меня оруженосцем, сэр?
