Пейре. – Хотя, если этими нимфами будут такие прекрасные дамы, – он поклонился, – на этом условии, я, пожалуй, соглашусь принять смерть.
До Тулузы оставался всего один день пути. Сидя в седле, Пейре старался подобрать мелодию на специально написанное для оживления донны Марианны стихотворение. Пейре был весел и бодр, в его руках пела благородная лютня, на груди дивным блеском сияла украшенная рубинами кольчуга, голову венчала корона поэтов Тулузского турнира. Кроме того, на юноше был изумительно красивый ярко синий плащ, на перчатках поблескивали перстни, а на шее сияла толстая золотая цепь. При этом не стоит забывать, что свита Видаля была преимущественно облачена в белые плащи крестоносцев, на фоне которых Пейре сиял, как солнце на ясном небе.
Когда отряд въезжал в город, на замковой стене менялся караул лучников. В свете заходящего солнца их кольчуги и шлемы сверкали пурпуром и златом. Пейре было засмотрелся на величественное зрелище, когда один из сопровождающих его крестоносцев напомнил ему об отряде, который следовало где-то разместить на ночь.
О чудесной кавалькаде и о гибели влюбленных
Помня о письме Раймона Тулузского и его любезном приглашении, Пейре повел отряд прямо в замок.
В честь посланцев короля Ричарда граф Раймон не пожалел никаких денег. Столы буквально ломились от яств. Оруженосцы и пажи сновали вокруг пирующих, подливая вина и наполняя тарелки.
Раймон посадил Пейре по правую руку от себя, что было уже великой честью. Наевшись и напившись до отвала, граф пожелал послушать трубадуров. Было решено, что Пейре будет петь последним, дабы не смущать других трубадуров, чьи голоса и мастерство сильно уступали Видалю.
В ожидании своей очереди, Пейре пил вино и рассматривал трапезный зал. Гобелены на стенах отражали какую-то, должно быть, известную легенду, сюжета которой Видаль, однако, не знал. Он уже отобрал, что будет петь и рассказывать, и не волновался.
Слуги вносили в зал все новые и новые блюда. Неожиданно внимание Видаля привлекла странная голубоватая искорка, полыхнувшая над блюдом с дымящейся свининой. Огонек вспыхнул и снова погас, но теперь Пейре ясно видел прелестную женскую ручку, на безымянном пальце которой светился огромный топаз.
Как завороженный трубадур наблюдал за тем, как неизвестная ему дама грациозным движением потянулась к блюду с мясом, изящно взяв кусочек тремя пальцами, как это предписывал этикет, при этом топаз снова блеснул.
Между Пейре и таинственной дамой сидел повелитель Тулузы. Эта венценосная помеха мешала трубадуру не то что разглядеть прекрасную донну, а даже увидеть ее.
Напрасно Пейре наклонялся над тарелкой или пытался незаметно отклониться к самой спинке стула, дама оставалась недосягаемой для него. Сходя с ума от желания увидеть завладевшую его сердцем госпожу и, невозможности осуществить это желание, не навлекая на себя беды, Пейре едва дождался, когда граф попросит его спеть.
Оказавшись перед графом и взяв в руки поспешно поданную Хьюго лютню, трубадур, наконец, поднял глаза на поразившую его женщину.
Перед ним была сама графиня, да, собственно, кого он мог увидеть по левую руку от графа?
Да, это была прекрасная жена повелителя Тулузы, которую Пейре видел во время прошлогоднего турнира. Но что же с ней произошло? Роскошные золотые волосы графини были увенчаны диадемой с голубыми топазами. Тонкие, шелковые ткани, из которых было сделано ее сюрко, явно были привезены из стран неверных, кем-нибудь из друзей графа.
Заметив на себе взгляд юноши, донна Констанция подняла на него свои удивительные яркие голубые глаза и бесподобным движением принялась обсасывать жирные пальцы. При этом топаз сверкнул еще раз, поражая трубадура невидимой стрелой Амура.
Пейре ощутил в сердце сладкую боль, но не застонал, а запел.
В этот день он пел особенно хорошо. Сердце не успело еще стукнуть и сорока раз, как голос Пейре заполнил все вокруг. Он летел, проникая и пронизывая эфир, подобно чудесному аромату восточных благовоний. Так что, когда он допел последний куплет, его голос и чудесная музыка еще звучали какое-то время, точно вместе с Пейре пели духи земли, воды, огня и воздуха.
– Ты истинный король трубадуров! – произнес наконец растроганный Раймон, смахнув навернувшуюся слезу.
Пейре низко поклонился графу и вернулся на свое место. Быстрый, словно белка, Хьюго поспешил наполнить его кубок.
– Граф сказал правду, и я присоединяюсь к нему – вы настоящий король поэтов и трубадуров, достойный Пейре Видаль, – графиня подняла во славу рыцаря свой покрытый каменьями кубок. И то же с криками ликования повторили сидящие за столом гости.
– Если бы сегодня граф назвал меня новым королем поэтов, я сделал бы своей королевой вас, о, несравненная, – шепнул графине Пейре, улучив момент, отчего белоснежные щеки донны Констанции покрыл довольный румянец.
Больше они в тот день не разговаривали. А утром, позвав с собой благородных рыцарей и дам, Пейре двинулся исполнять священный долг.
Он решил приехать со столь блестящим эскортом к дому Гийома де ла Тур, так как победа жизни над смертью непременно должна была происходить в присутствие всей знати и трубадуров. Дабы последние могли достойным образом прославить этот подвиг Видаля.
Впереди кавалькады скакали герольды и копейщики, расчищающие дорогу, далее ехали певцы и музыканты, которых Пейре просил поочередно исполнять песни о любви, создавая, таким образом, подобающее случаю настроение.
Сам Пейре в короне и алом плаще с золотыми цветами дрока был в центре. Он громко рассказывал дамам о Боге Любви и о том необыкновенном даре, которым тот наградил его.
Дамы же смотрели на Пейре и видели в нем не посланника небожителей, а самого прекрасного Бога Рыцарской Любви.
При виде великолепной кавалькады, о прибытии которой сообщали герольды, народ вставал на колени, кланялся, кто-то бросал цветы. Шустрые мальчишки бежали рядом, разглядывая величественное зрелище. В толпе то и дело раздавались крики:
– Смотрите это благородный рыцарь Готфруа из Каркассона, выбивший на прошлом турнире из седел шесть славных рыцарей. Ура Готфруа! – юный, едва ли старше самого Пейре, но уже опытный воин Готфруа покраснел от удовольствия.
– Сам Доменико де Мати, хозяин замка Лабор. Редкая в этих краях птица. Не иначе как опять что-то не поделил с младшим братом, вот и прикатил под крылышко к графу Раймону.
– А это – рыцарь в короне и алом плаще на вороном. Не иначе как сиятельный принц.
– Бери выше – это Ричард. Смотри – герб Плантагенетов!
– Да нет – это же сын кожевника Видаля – Пейре. Я же ихний сосед. – Пейре! Посмотри на меня, твоя милость! Это же я, Густав цирюльник!
Пейре повернулся на голос и отсалютовал бывшему соседу, картинно подняв своего коня на дыбы.
По толпе прокатилась волна одобрения, переходящая в восторг. И вскоре все уже кричали: «Пейре Видаль! Наш Пейре Видаль вернулся! Ура Пейре!!!»
Толпа провожала кавалькаду до самого дома де ла Тура. Там Пейре легко соскочил с коня, взял в руки белую лютню и, прошептав молитву, вошел в раскрытую перед ним его воинами дверь.
Несколько слуг де ла Тура выскочили навстречу Видалю, но тот сразу же велел отвести его к Гийому.
Попытавшиеся возразить непрошенному гостю охранники были схвачены крестоносцами и скрученные лежали на земле. Остальная прислуга либо разбежалась, либо стояла на коленях, в который раз вспоминая оброненную кем-то мудрую мысль: «Лучше дыра на колене, чем в брюхе».
В доме де ла Тура Пейре был в первый раз и меньше всего на свете хотел теперь метаться здесь, подобно случайно залетевшему воробью. Эту проблему решил вездесущий Хьюго, который, подняв за шиворот местного поваренка и не удосужившись даже показать ему увесистый кулак, потребовал, чтобы тот
