ним, окрыленная песнями менестрелей и распускающимися, подобно диковинным цветам, слухам. Он был участником крестового похода, человеком, в одиночку остановившем войну, спасшим жизнь короля Англии и освободившим из плена множество прекрасных и благородных дам, на одной из который Пейре был женат.
Все это требовало от Видаля сделать свое появление поистине незабываемым. Поэтому уже в Марселе он как зять императора Византии заказал себе трон, который можно было бы поставить на носилки, корону – по утверждению мастера золотых дел – точную копию византийской короны. И наконец, огромную широкую кровать с восточным балдахином и опускающимися на манер шатра шторами. Это походнос королевское ложе, по мнению Видаля, должно было не говорить, а просто кричать о его высоком положении и богатстве.
Кроме того, он решил купить себе два дома: один в Каркассоне, где двор любви был в нежных ручках дочери Раймонда Пятого Аделаиды, о чьем благородстве и утонченности летела добрая молва, и другой – в милой его сердцу Тулузе.
Мечталось еще купить землю и воздвигнуть небольшой, но изысканный замок, но Пейре боялся, что ему придется всецело погрузиться в хозяйственные дела: собирать дань со своих деревень, вершить суд, отражать набеги соседей или самому осаждать чужие замки. Не хотелось также и надолго удаляться от милых его сердцу дворов любви, оставлять милую трубадурскою привычку – странствуя, посещать соседние замки, видеть новые лица, встречать старых друзей, влюбляться, ревновать…
Он мечтал вновь встретиться с Бертраном де Борном и рассказать ему о смерти Рюделя и благородном поступке его дамы, о взятии Акры и о знакомстве с султаном Саладином. Много о чем можно было поведать старому другу, с которым не виделся несколько лет.
Купив роскошный дом в Каркассоне, Пейре привез туда жену, поручив ее заботам прекрасной Аделаиды Каркассонской. Со слезами на глазах Видаль умолял благородную синьору не оставлять своей милостью Аполлинарию.
– О, если бы вы знали, лучезарная госпожа, как нелегко приходится констанопольской принцессе во Франции! – он картинно заламывал руки, словно призывая в свидетели небо. – Должен вам открыться, благородная донна, что моя жена является родной племянницей византийского императора. О, если бы вы знали, сколько горя выпало на долю этого, по сути, ребенка. Однажды, когда Аполлинарии было всего восемь лет, она плыла со своим отцом на корабле. И вот у берегов Крита ужасная буря потопила корабль. Не спасся никто, кроме Аполлинарии и ее старой няньки, которая помогла затем подтвердить ее происхождение и сохранила документы. Девочка попадает в плен. Ее продают в рабство, но увидев, как она хороша, помещают в дом к работорговцу, где она воспитывается как дочь, не зная ни в чем отказа.
Затем, когда Аполлинария достигает возраста, когда она может выйти замуж, ее продают в гарем эмира Нуреддина.
Внимательно слушавшая Видаля Аделаида вздрогнула и чуть было не упала в обморок. История несчастной девушки показалась ей ужасной и одновременно с тем захватывающей. Пикантная же подробность о продаже жены трубадура в гарем заставила благородную даму зардеться.
– Но Аполлинарии не суждено было стать игрушкой в руках султана. По дороге к нему ее освободили из плена…
– Ах, это вы, сэр рыцарь! Я знаю, это вы спасли более пятисот невинных дев из рук неверных, убедив их затем перейти в католическую веру, после чего вы выдали их замуж.
Пейре уже много раз рассказывал историю своей жены и всякий раз достигал успеха. Число спасенных женщин увеличивалось от раза к разу, что не могло не радовать.
Довольный произведенным эффектом Видаль распрощался с благородной госпожой, забрал свой походный трон, короны и невиданное ложе и на следующий день выступил в новый поход за славой.
Вообще, надо сказать, что трубадуры редко колесили по свету по наитию, повинуясь лишь зовущей их в дорогу звезде или призрачному образу любимой. Начиная с весны, когда подсыхали дороги и по ним уже можно было проехать на лошади, странствующие певцы отправлялись за счастьем. При этом у каждого был свой обычный маршрут, порядок замков, в которых нужно было непременно побывать. Кроме того, меж собой трубадуры часто делились информацией относительно того, куда имеет смысл явиться в самое ближайшее время: например, сеньор только что собрал подати со своих людишек или у кого-то свадьба. К кому-то заезжать не рекомендовалось по причине жадности или ревнивого характера хозяина замка.
Так трубадур Рамон де Мираваль в одной из своих сирвент начертал своему абстрактному другу – начинающему трубадуру, особо выгодный маршрут, который затем зазубрили каждый кому это было ни лень.
Первым делом многоумный Рамон рекомендовал посетить прекрасный Каркассон, где следовало навестить всех без исключения живущих там баронов, так как они отличались любовью к искусству и щедростью. Далее, трубадур рекомендовал спешить к Тулузскому Раймону, который был еще более щедр, нежели каркассонские вельможи, так что если трубадур являлся на своих двоих, уезжал он из Тулузского замка не иначе как на подаренном графом жеребце.
После гостеприимной Тулузы был смысл наведаться в Мирпуа к небезызвестным Пейре-Рожеру и Бертрану из Сайссака. Последний не любил долгих баллад, предпочитая им сирвенты, а еще лучше кансоны. Эн Бертран был знаменит среди трубадуров тем, что если и не дарил одежды и брони, то никогда не отказывал странствующим певцам в хорошей лошади.
Последним в списке Района де Мира валя значился сэр Аймерик из Монреаля. Он буквально осыпал трубадуров подарками.
Но кроме «особо выгодного» пути существовал и другой – путь души, благородное паломничество, которое трубадуры совершали по призыву своего сердца и любопытства. И было это посещение самых знаменитых и воспетых во многих песнях дам того времени. Так, все без исключения трубадуры и странствующие рыцари рвались познакомиться с дамами, чьи замки Сайссак, Кааб-Ape и Отполь располагались в непроходимых лесах Черных гор, на вершинах которых гулял вольный ветер и откуда можно было увидеть все пятьдесят башен Каркассонского Ситэ. Прекрасная альбигойка Эрменгарда из Сайссака, Стефания Лоба из Кааб-Ape и Брунисенда из замка Отполь безраздельно царствовали в этих мистических лесах и песнях влюбленных в них рыцарей.
Инфант Фуа трубадур Раймон Друт, Аймерик из Монреаля, сам Рамон де Мираваль, сочинивший сирвенту об «особо выгодном пути», и, конечно, же Пейре Видаль прославляли этих дам, делая их имена еще громче, а славу еще прочнее.
Женщина-Луна, ее муж и возлюбленный
Думая о необыкновенной красоте мадонны Соремонды, Пейре перебирал струны гитары, слегка покачиваясь в седле и никуда не спеша. Дорога к замку Руссильон была одна, так что Видаль и его верный оруженосец не боялись заблудиться. Тем более что оба уже бывали в этих местах. Роскошная свита и королевские атрибуты в этот раз пришлось оставить под присмотром своих людей в Арагоне, так как Пейре еще помнил омерзительный нрав хозяина Руссильона и не исключал, что корон, трона и ложа можно лишиться, попадись они на глаза проклятому Раймону. Для того чтобы как следует подразнить руссильонского господина и всласть потрепать его нервишки, хватало и прекрасных арабских жеребцов, на которых с ленивым безразличием восседали Пейре и Хьюго.
Спокойно и грациозно великолепные всадники на не менее великолепных лошадях приближались к замку. Видаль наигрывал что-то на своей новой гитаре, вспоминая обстоятельства прошлой встречи, и силясь отгадать, что изменилось за время его отсутствия в замке.
Правда Пейре снова не сочинил ничего для прекрасной Соремонды, чья северная красота хоть и притягивала трубадура, но почему-то не вдохновляла его даже на самое крохотное стихотворение. Что было странно, учитывая то обстоятельство, что он всегда брался сочинять по просьбе или заказу и обычно это у него получалось очень даже хорошо. Должно быть, причиной такого трубадурского невезения было то, что он никак не мог выбрать образ, который бы олицетворял саму донью Соремонду до такой степени, чтобы буквально был ею. Впервые Видаль ставил перед собой такую серьезную задачу, но, сколько он ни бился, ничего не получалось.
Увлеченный своими мыслями Пейре не сразу услышал топот копыт за спиной. Заметивший первым одинокого всадника так же, как и они направлявшегося в сторону замка, Хьюго остановил своего коня и, вынув из колчана стрелу взвел тетиву лука. Нагнавший их всадник был одет в черный плащ, темно-синее
