покровителю – кем назвал его де Орнольяк в присутствии самого короля Ричарда. Кроме того, Пейре так и не согласился называть Раймона своим сеньором. Все это заставляло графа ворочаться по ночам, представляя, что в один из дней сын восьмого сына Гурсио, де Орнольяк, или Пейре наведаются к нему – потомку четырнадцатого сына Гурсио с требованиями уступить им трон по праву наследования.
Одного не перенял Пейре от своего учителя и названного отца – его пристрастие к выпивке. Как и все рыцари, Видаль пил вино и не притрагивался к воде, но вино не любил и знал свою меру. А значит, напивался редко и весьма неохотно.
Однажды, возвращаясь из Тулузы в Каркассон, Пейре остановился в небольшом трактире деревеньки, принадлежащей виконтам Фуа, где столкнулся с рыцарями-госпитальерами, с которыми воевал в святой земле.
Слово за слово, вино лилось рекой. Несколько раз Пейре пытался заплатить трактирщику и убраться, пока он еще мог ходить своими ногами. В гостинице на другом конце деревеньки он оставил Хьюго и верных ему людей, которые, случись хозяину задержаться дольше обещанного, могли не только поднять на ноги всю деревню, но и обыскать все дома и перевешать половину мужского население, чего, разумеется, не следовало допускать.
Собутыльники же нипочем не желали расставаться с Видалем, всякий раз усаживая его на место, затевая кидать на меткость кинжалы или рассказывать истории священной войны.
Но время шло, и постепенно стол, за которым пировали крестоносны пустел, а народа за ним становилось все меньше и меньше. Заметив это, Пейре только улыбнулся, припоминая давнее правило наемных вояк, гласившее: «За выпитое и съеденное платит последний».
Вскоре за столом остались только Видаль и постоянно и услужливо подливающий в его кружку усатый и невероятно широкий в плечах рыцарь, лицо которого можно было, наверное, назвать симпатичным, если бы не полное отсутствие передних зубов. Сквозь хмель Пейре слушал его жалобы на злобную и лихую женщину – супругу рыцаря, на которой его угораздило жениться четырнадцатилетним юнцом и которая отравляла его жизнь уже добрых тридцать лет. Стуча себя кулаком в грудь, рыцарь клялся, что у проклятой ведьмы имеется любовник, который наведывается к ней всякий раз, когда мужа нет дома. Быть же при жене постоянно он не мог, так как его сюзерен находился в состоянии нескончаемой войны с соседом, на которого они с завидной регулярностью совершали рыцарские нападения, перебираясь через полувысохший ров, штурмуя стены или продалбливая место, где упрямый сосед каждый раз заделывал дыру.
«Свежая кладка завсегда слабее старой», – учил рыцарь неопытного в делах осад городов и крепостей Пейре.
После чего господин давал немного времени на разграбление, за которое воины метались по домам и, пугая жителей, выносили оттуда все, что только удалось ухватить.
Как правило это оказывалась какая-нибудь ерунда, а то и вовсе дрянь. Один раз рыцарь приметил здоровенный мешок и, взвалив его на плечи, побежал с добычей к лазу. За спиной его при этом уже стучали копыта появившейся неведомо откуда стражи, но все же он не выпустил мешка. Когда же уже дома рыцарь развязал бечевку, там оказался битый кирпич, старая пакля и всякая другая дрянь.
Неприятель также совершал грабежи в крепости, в которой служил рыцарь. Но эти вылазки он никак не мог назвать рыцарскими, ругая почем зря коварного и хитрого соседа.
Слава богу, во время штурмов ни одна из держащих оборону сторон ни разу не обливала нападавших горячим маслом или кипятком, так как опасалась в следующий раз получить не менее «горячий» прием со стороны соседей. Во время наступления шаткого мира сеньор рыцаря так и вовсе был вынужден просить своего вечного противника не крушить его стены, как делал это он сам, а сносить ворота. Так как в его замке не было хороших каменщиков и частые набеги могли разрушить крепостную стену до основания, оставив замок голым и беззащитным.
Сосед же, как это уже было сказано, предпочитал латать дыру и не любил воздвигать новые ворота по той же причине – отсутствие хороших плотников и столяров, а также находящийся в его угодьях весьма дурной лес. В общем все выходило мирно и спокойно. Тем не менее рыцарь был недоволен имеющимся раскладом, считая самым виновным человеком во всех этих заварушках, набегах и негодной добычи свою жену, которая умела сглазить хорошую поживу, так что золото в мешке оборачивалось битым кирпичом и сором. У него же неприятель неизменно пер то хорошую кольчугу, то бочку с вином.
– Должно быть, в твою жену и вправду вселился дьявол, – посочувствовал Видаль рыцарю.
И тут же тот взглянул на него ясными трезвыми глазами, так что трубадура словно кто окатил холодной водой.
– Кто ты такой, что смеешь клеветать на мою жену?! – заорал рыцарь, кинувшись на Пейре.
Не удержав равновесия, трубадур упал на пол вместе со скамьей, на которой сидел, и заехал нападавшему сапогом в пах. Бросив несколько монет хозяину и не оборачиваясь на валявшегося тут же рыцаря, Видаль качаясь вышел из кабака.
Он хорошо знал деревеньку, потому как останавливался в ней всякий раз по дороге из Тулузы в Каркассон или наоборот, поэтому Пейре решил сократить путь до своей гостиницы и пойти через лес. Осень в этот год выдалась теплой, на небе светили крупные звезды. Пейре шел, напевая веселую песенку, которую вспомнил, встретившись с госпитальерами. Ее пели в святой земле, и она нравилась солдатам своей непристойностью.
Вдруг рядом с Пейре просвистела стрела. Трубадур инстинктивно отскочил в сторону ближайших зарослей орешника, рассчитывая укрыться там. Следующая стрела рассекла воздух над головой Пейре. Он прыгнул, и в тот же момент, со стороны куста, ему на голову был наброшен мешок. Пейре повалили на землю, в одно мгновение скрутив руки за спиной тугой веревкой. Некоторое время его топтали и били ногами. Потом трубадура рывком поставили на колени, с головы был снят мешок. В свете факелов Пейре увидел сегодняшнего рыцаря, от которого тут же получил кулаком в челюсть.
– Привет, трубадур! Думал, быстрее меня бегаешь?! – противник поднял факел к лицу Пейре, опалив при этом его брови и ресницы. Вокруг Видаля скалились, хохотали и только что не повизгивали с десяток головорезов.
– Я и не думал бегать от вас, сэр. – Видаль старался придать голосу твердые и решительные нотки. – Если вы считаете, что я оскорбил вас или вашу жену, примите мои самые искренние извинения. Если они вас не устраивают, я готов биться с вами тем оружием, которое вы изберете сами.
На последних словах трубадура вся шайка разразилась лающим хохотом.
– Я хочу только вырезать твой поганый язык. Чтобы ты никогда уже никого не посмел оскорбить, – осклабился в беззубой улыбке рыцарь.
– Если вы хотите ограбить меня, возьмите все что есть. За мою же жизнь вы всегда можете получить выкуп у Раймона Тулузского или Аделаиды Каркассонской, кроме того, меня знают…
– А Ричард Львиное Сердце заплатит за твою голову, трубадур?! – молодчики навалились на Пейре, раскрыв ему рот, как это делают охотники со зверем, после чего Пейре почувствовал как кто-то схватил его за язык. Извиваясь и вопя, трубадур ощутил жуткую боль и тут же поперхнулся собственной кровью. Отчаянным движением он сумел как-то повернуть голову, не дав палачам и вправду отрезать ему язык.
– …Ричард Английский хорошо заплатит мне за твой поганый язык! – Услышал он над головой. – Ну же, открой пошире ротик…
Но в этот момент послышался охотничий рог, и на поляне показались несколько всадников. Захлебываясь кровью, Пейре упал на землю, последнее, что он видел, были отдельные фрагменты боя. Конные рыцари быстро и серьезно охаживали разбойников палицами и мечами, так что вскоре все они попадали с проломанными головами или резанными и рубленными ранами на землю.
Кто-то подошел к Видалю и, бережно перевернув его на спину, поднес к лицу факел.
– Матерь божья! Это же сэр Видаль! – услышал он и, разлепив глаза, попытался узнать склонившегося над ним рыцаря, но увидел лишь свет факела.
К счастью, враги не отрезали Видалю язык, а лишь слегка укоротили его, и после нескольких месяцев изнурительного лечения и боли он все же смог заговорить, спросив имя ухаживающего за ним дворянина, в чей дом он попал.
– Мое имя Гуго де Баур, сэр Видаль. Я тамплиер, – вежливо ответил ему этот достойный человек. – Я, также как и мои предки, живу здесь близ Южного канала, на котором охраняю по закону рыцарства и чести попавших в беду благородных рыцарей и мирных жителей. Мой предок пообещал в свое время маркграфу
