что пустим его обожаемого наследника под нож… Без обид, парень, — оговорился он, обратившись к хмурому Хагнеру. — Не восприми как личное.
— Какие обиды, — согласился тот сухо.
— И чего ты собрался потребовать? — уточнил Курт. — Чтобы он, в самом деле, ушел? Чтобы отозвал стаю? Чтобы дал нам уйти? Ты всерьез полагаешь, что он исполнит хоть одно из твоих требований?
— Нет, но…
— Тогда умолкни и не лезь с пустыми идеями.
— Почему ты не стреляешь сейчас? — нервно теребя подол платья, спросила Мария Дишер. — Ведь ты их видишь, и недалеко, почему не стреляешь в них?
— Слишком сильный ветер, — отозвался Ван Аллен с неудовольствием. — А лук дерьмо. Не дотянет… Видел? — уточнил охотник, понизив голос, и Курт молча кивнул.
Уже привыкшие к темноте глаза уловили другой силуэт, на миг возникший из чуть утихшей метели подле высоких теней; очередной порыв ветра заглушил звуки, однако и без того было ясно, что происходит.
— Принял доклад, — констатировал он. — Похоже, они и в самом деле способны как-то изъясняться…
— Начали, — оборвал его охотник, и Курт умолк, видя уже и сам, как тронулась вперед первая группа осаждающих.
— Бруно, — позвал он, не оборачиваясь. — К делу.
Они двигались нескладно и неслаженно, утопая по колено в снегу, и невиданные звери с бревном в лапах, коих прикрывали их сородичи, несущие над головами деревянный щит, смотрелись бы потешно в иных обстоятельствах. Вторая группа, что прежде пыталась одолеть запасную дверь, мялась в стороне, и за их спинами порою можно было увидеть выступающую на мгновение из темноты тушу исполинского древнего волка.
Помощник, поднявшись на галерею, осторожно поставил на пол подле бойниц два горшка с маслом, приняв от сосредоточенного насупленного торговца еще два и установив рядом. Карл Штефан, уже бледный от испуга, как смерть, переминался в двух шагах позади, держа наготове сооруженные днем короткие факелы и избегая смотреть наружу, и когда Бруно забрал их, кивком головы велев обоим убираться, исполнил указание с видимым облегчением.
— Не спеши, дай подойти, — порекомендовал охотник, понизив голос, будто боясь, что существа внизу могут услышать его; Курт отмахнулся:
— Знаю. Не психуй.
Последние звуки его слов потонули в грохоте дерева, Мария взвизгнула, Карл Штефан грязно и пронзительно ругнулся, попятившись от содрогнувшейся двери.
— Чего же вы ждете! — выкрикнул трактирщик, перекрывая звуки тарана, и Ван Аллен раздраженно бросил, не оборачиваясь:
— Твоей команды, наверно?
— Готов? — уточнил Курт и, увидев молчаливый кивок помощника, поднял с пола два наполненных маслом вместилища.
Целиться на этот раз было намного легче — поредевшая снежная взвесь уже не застила так глаза, ветер дул мимо бойниц, да и попасть в огромный прямоугольник прямо под проемами было куда проще, нежели в не видимые во мраке темные тела. В прикрывавший нападающих щит оба сосуда ударили почти разом, разлетевшись в куски, и пламя упавших следом факелов разлилось по промаслившейся древесине огненными ручьями. Снизу донесся отчаянный рык, удары в дверь на несколько мгновений стихли, под горящим кровом обозначилось видимое смятение, однако отступления не произошло: из-за пределов видимости докатился не определимый словами звук, не то рычание, не то вой, и таран вновь заколотил в доски, кажется, с еще большим усердием.
— Невероятно, — зло выговорил Ван Аллен, накладывая стрелу, и, щурясь, всмотрелся в рассеченную пламенем темноту. — Эти твари боятся огня панически. Что же этот гад сумел с ними сделать, что они воют со страху, но повинуются?
— Сейчас они узнают, что у нас есть стрелковое оружие; не лупи наугад, — предупредил Курт, и тот отмахнулся одним плечом:
— Не каркай под руку.
Бойницы поднимались прямо над дверью, и из-под горящего щита были видны лишь ноги одного из оборотней почти по колено в снегу. Охотник прицелился, помедлил, не дотянув тетиву до конца, и, подумав, приподнял лук чуть выше.
— Да стреляйте же! — подстегнул торговец снизу, и Ван Аллен, не оборачиваясь, угрожающе пообещал:
— Я сейчас кое-куда выстрелю, Феликс, если не заткнешься.
Согнувшееся древко жалобно скрипнуло, и на миг Курт всерьез испугался того, что пересохшее дерево, невзирая на все ухищрения, впрямь не выдержит нагрузки. Тетива звонко ударила в полосу кожи, защищавшую сустав, стрела врезалась в колено оборотня, и ледяной воздух, пропитанный снегом, пронзил истошный рев, похожий на рыдание. Зверь пошатнулся, выпустив щит, и кувыркнулся в сугроб у порога, совершенно по-человечески схватившись за рану и пытаясь выдернуть засевшую в теле стрелу. Горящий щит поколебался, сползая на сторону, и рухнул рядом, открыв взорам три мохнатых туши, на миг оцепеневшие в оторопи.
— Сезон открыт, — удовлетворенно объявил Ван Аллен, накладывая вторую стрелу.
— Amen, — подтвердил Курт и, не дожидаясь следующего выстрела, один за другим швырнул в застывшие под бойницами тела оставшиеся два сосуда, отскочив в сторону, когда помощник метнул вслед факелы.
Ревущий вопль перекрыл свист ветра и подвывания раненого, и если вожак вновь пытался призвать своих подданных к порядку, его никто не услышал. В свете медленно гаснущего в сугробе деревянного щита и горящей шерсти стало явственно различимо всё на несколько шагов вокруг, и теперь Ван Аллен стрелял, уже почти не выцеливая. Две стрелы вошли в разверстую пасть раненого, одна прошила насквозь горло мечущегося в огне зверя у самого порога; еще две унеслись вдогонку пустившимся в бегство. Оборотень со стрелой в шее, запнувшись, упал, наполовину сбив с себя пламя, вскочил и снова бросился прочь уже на всех четырех, неуклюже, но вполне резво.
— Куд-да, тварь… — ожесточенно прошипел Ван Аллен, и пущенная вслед стрела, угодившая в спину, бросила зверя наземь.
Тот кувыркнулся, перевернувшись через голову, повалился в снег, утопнув в нем мордой, и второй выстрел, в затылок, не дал ему подняться снова. Вой ветра, перемешанный со звериным воем, резал слух, удаляясь и затихая, ему отзывались ржание и грохот копыт из дальней кладовой, где бунтовала доведенная до бешенства затворничеством и близким волчьим запахом вороная кобыла; в какой-то миг сквозь эту какофонию прорвался узнаваемый голос вожака, однако достиг ли он нужной ему цели, осталось неизвестным. Вдали, в темноте, еще раз мелькнули темные силуэты, чей-то визг пронзил стылый воздух, и наступила тишина, по-прежнему нарушаемая только свистом бури в трубе и пустых кронах близких деревьев. Покосившаяся в сугробе створа конюшенных ворот, почти уже погасшая, озаряла трепещущим на ветру пламенем два неподвижных тела у порога.
— Тишина… — неверяще пробормотал трактирщик. — Тишина! Они сбежали?
— Отступили, — уточнил Ван Аллен, бросив последний взгляд наружу, и тщательно прощупал обмотанное пенькой древко лука. — Но мы уложили двоих.
Карл Штефан издал звук, не похожий ни на что, однако совершенно явно выражающий крайнюю степень ликования; охотник поморщился.
— Остались еще пятеро, — вместо него высказал фон Зайденберг. — Торжествовать рано.
— А вам надо все испортить, да? — отозвался тот, лишь чуть сбавив голос. — Мы бьем их!
— «Мы пахали» — сказала муха, сидящая на шее у вола, идущего с поля, — буркнул Ван Аллен, отступив от бойницы. — Будь у меня нормальный лук, за это время я перестрелял бы всех. Двое — результат неплохой, учитывая наше вооружение, однако довольно паршивый в целом. И, кстати, у конюшни осталось еще полдвери; хотя, как показала практика, от этого их щита пользы больше нам, чем им… Однако
