– Я согласен! – крикнул Дим, поднимаясь. Он старался не смотреть на свою подругу. – Согласен.
Гольд не спеша приблизился. В глазах Дима запрыгали диковинные мушки.
– Прости, Коншенс, – хрипло выдохнул он. – В последний раз. Клянусь... в последний.
Дим размахнулся и опустил грязный кулак на хрупкое плечо подруги. Она, согнувшись от боли, закусила губы, чтобы сдержать стон. Гольд рассмеялся и бросил Диму фляжку. Тот подхватил ее на лету и, отвернув пробку, опрокинул над открытым ртом.
Гольд, продолжая хохотать, бросил к ногам Дима пачку сигарет:
– Завтра ты ее еще раз ударишь, но только в морду. Мне нравится, когда вы, ханурики, бьете своих подруг.
Дим не слышал последних слов Гольда. Он уже балдел, устроившись на своем камне. Ему было хорошо, кашель перестал драть глотку. Он усмехнулся, увидев молодых хануриков, с завистью поглядывавших в его сторону.
– О!.. Боже правый! – услышал Дим сквозь подступившую дремоту.
Стонала Коншенс.
– Ты еще жива? – спросил он, повернувшись к ней. – Вот и хорошо. Иди ко мне.
Он укрыл ее полой грязного пиджака. Она вытерла окровавленные губы ладошкой, доверчиво прижалась к своему хозяину и затихла.
Так они и лежали. Изредка Дим открывал глаза и смотрел на устроившихся неподалеку молодых хануриков. Среди них ходили пестрокрылые дневные гивины. Дневные гивины отличались добрым нравом. Дим заснул.
«Ромашка, – шептал он, шаря рукой под кроватью. – У нее были белые волосы». Он нащупал карандаш. Зубами обнажил грифель и опять вперил взгляд в точку за холстом. «Кто-то сказал, что я похож на мать больше, чем на отца», – вспомнил вдруг он и отправился в прихожую. Остановился перед зеркалом, вытер рукавом пыльное стекло и долго вглядывался в отражение, пытаясь отыскать в нем черты, которые могли бы принадлежать забытому лицу.
Проснулся он поздно вечером. Уродец Торо разбудил его своей колотушкой. Дим высвободил руку из-под головы Коншенс, поднял с земли камень и, выругавшись, швырнул его в предвестника прилета ночных хищных гивинов.
Глянув на стену, Дим не испугался. Стена была красной, – значит, настал его черед. Он без суеты вытащил из-под камня давно заготовленную палку. Коншенс спала.
Он смотрел на чистый холст, на котором, как на экране телевизора, пробегали кадры знакомой жизни. Карандаш с обкусанным концом стал танцевать, оставляя след на холсте. Несколько минут – и появилось изображение небритого мужчины... За его спиной возникла тень птицы...
Первый гивин был небольшим. Немного полетав над головой Дима, он сложил крылья и стал падать на спящую Коншенс. Дим махнул палкой, и хищная ночная птица впилась клювом в перебитое крыло. Из ее глотки вырвался свист. Этот звук разбудил Коншенс. Сжавшись в комок, она испуганно смотрела на взявшуюся красным огнем стену.
Несколько хануриков, разбуженных свистом, вылезли из своих нор. Подошли, посмотрели и, почесываясь, разошлись.
Гивины явились шайкой. Дим отбивался. Кровь сочилась из его пораненного плеча. Он отходил от камня, отвлекая птиц. Силы покидали его. Рядом надрывался от смеха Гольд. – Хочешь, заставлю гивинов полететь к кому-нибудь другому? – спросил он.
– Убирайся! – завопил Дим и хватил Гольда палкой. Достал-таки по руке.
Гольд, продолжая хохотать, махнул ушибленной рукой – и птиц стало вдвое больше.
Вдруг, словно сговорившись, гивины оставили Дима и устремились на беззащитную Коншенс. Дим метнулся к камню. Он успел прикрыть свою подругу. Когти ночных гивинов вонзились в его спину. «До утра им меня хватит», – успел подумать Дим, теряя сознание.
Утром он проснулся от ласкового прикосновения. «Жив», – подумал он. Коншенс прикладывала к его ободранной до костей спине росистые травы и пела.
– У тебя красивый голос, – прошептал он, улыбнувшись.
Она кокетливо ему подмигнула, повернулась к стене. Стена была голубого цвета.
Дим, превозмогая боль, встал, поднял подругу на руки. Они приблизились к стене. И стена пропустила их.
– Смотрите, на каждой картине женщины, женщины! Если не считать автопортрета...
– И они все чем-то похожи друг на друга, словно писаны с одной натурщицы.
– А я знаю этого художника. Знаю в лицо. Уверяю, он совершенно не похож на небритого типа, который смотрит на нас с автопортрета.
– Вы правы, – вмешался экскурсовод. – Владимир Никодимович здесь совершенно другой. А вот женские портреты... Знаете, глядя на них, мне кажется, что я нахожусь не в художественном салоне, а в поле, среди океана ромашек. Да... Однако, – глядя на часы, прошептал экскурсовод.
И повел любителей живописи к экспозиции картин другого художника.
НАВАЖДЕНИЕ
Он положил перед собой чистый лист, взял ручку, подумал немного и написал: «Был грустный осенний вечер. Луна смотрела сквозь фату холодного тумана. Ветра не было, но была сонная печаль в ветках озябшей ивы. Из мрака стылых вод озера на берег наползала тишина. Спеты колыбельные песни, рассказаны сказки...
