Забор

деньги, которые буду зарабатывать. Однако новый мир, открывшийся мне за воротами интерната, оказался запутанным, и зловещим, и непонятным. Я и сейчас иногда тоскую по интернатской полуголодной жизни, по интернатским законам, карающим жадных, лжецов и предателей…

– Чего ты, говорю, к директору не хочешь зайти? – толкнул меня Женька. – Он радуется, когда кто-то из бывших интернатских к нему заходит. Пошли. Картинки посмотришь. У нас в вестибюле местные художники выставку устроили. Есть клевые картинки. Идем?

– Не хочется, – отмахнулся я. Протянул ему пачку папирос.

Он без церемоний сунул ее за пазуху.

– Кормят как? – спросил я.

– Жить можно… Настька! – крикнул он и ударил кулаком по алюминиевой стене павильона. – Иди сюда.

Девчушка подошла. Улыбнулась, глядя на Женьку.

– Чего подслушиваешь? – спросил он строгим голосом.

– Я тебе семечек принесла. – Она протянула Женьке кулачок.

– Клюй сама… И иди, дай нам поговорить.

– А он на мне жениться будет! – похвасталась Настенька, нисколько не испугавшись строгого голоса, и погладила Женьку по плечу. Повернулась ко мне, склонила головку набок и язык показала: – Бе-е-е…

– Ножницами отстригу, – притворно нахмурившись, пригрозил Женька, незаметно подмигнув мне.

– Платье мне купит, как у Марии Степановны, и жинсы, и банты с голубыми цветочками! Правда, Женек?

– Обязательно. Выйду на волю и устроюсь на работу – все куплю.

Он посадил Настеньку на колени, достал из кармана гребешок и начал причесывать и без того аккуратно уложенные волосы девчушки. Движения его рук были осторожными, плавными.

– Побегу я, – сказала Настенька, слезая с колен. – Разговаривайте. – И вприпрыжку к интернатским воротам. Но вдруг остановилась и, обернувшись, махнула рукой. – Женек, я тебя подожду! – крикнула, улыбаясь.

– Буду надеяться, – сказал Женька, глядя на меня. Мы немного помолчали. Потом поговорили о погоде, о чем-то еще, не имеющем отношения к интернатской жизни. Я уже собрался уходить, как в павильон влетел Петька. Переглянувшись с Женькой, он протянул мне мою авоську, в которой что-то лежало.

– Бери, бери, – сказал Женька. – Это тебе. Подарок от нас.

Они ушли. В свертке оказалась бутылка из-под болгарского соуса, в бутылке – бензин. Я сунул «подарок» под лавку и вышел из павильона. До моего отъезда оставалось чуть меньше часа.

Шагая на вокзал, я думал о заборе. Яснее ясного был для меня смысл «подарка». Но мое детство кончилось. И я знаю, что не всякую преграду можно уничтожить огнем.

– Мужик… Стой! – Выскочивший из подворотни подросток торопливо натягивал кожаные перчатки. – Трехи не найдется?

– Местная мафия, – усмехнулся я, сунув руку в боковой карман пиджака. – Ну?.. Чего остановился? Подходи ближе… Сколько тебе отстегнуть?

– Треху гони! – крикнул он, оглянувшись на стоящих в подворотне товарищей.

– Еще раз гавкнешь, замочу. – Я, чувствуя прилив крови к лицу, шагнул к нему, продолжая держать правую руку в боковом кармане пиджака.

– Шустер, – сказал подросток, попятившись. – С ржавчиной ходишь. Потому, значит, и смелый.

Я усмехнулся и пошагал своей дорогой.

– Попадешься еще! И перо не поможет! – крикнул кто-то мне в спину.

Но я не оглянулся.