— Очень своевольная!
— Она на фронт уехала?
— Нет, школа эта где-то под Москвой. В Вишняках, кажется. Машу ЦК комсомола направил.
— На передовую ее сразу не пошлют. Может, все учебой и ограничится…
Екатерина Ивановна только теперь заметила орден.
— О Петя, вас с наградой!
— Спасибо.
— Молодец! За что же это?
— Так, за одно небольшое дело.
— За небольшое? — спросила Екатерина Ивановна с недоверчивой улыбкой. — Разве такие ордена дают за небольшие дела?
— Знаете, на фронте подчас люди находятся в меньшей опасности, чем сейчас здесь, в тылу. Так что о Марии вы сильно не беспокойтесь.
— Спасибо, Петя.
За окнами быстро сгущались сумерки. Екатерина Ивановна замаскировала с помощью Петра окна, зажгла свет.
— Завтра праздник, — сказала она, — а на душе тревожно, нерадостно. Помните, как бывало раньше?
— Правда, что правительство выехало в Куйбышев?
— Да. Знаете, все умом понимают, что так нужно, а все же не унять какого-то тоскливого чувства. На заводе у нас крепкий народ, и то загрустили.
Екатерина Ивановна спросила:
— Вы сегодня не очень торопитесь? Могу вас угостить чаем.
— Большое спасибо! Я ведь на несколько минут забежал.
— Если бы вы не пришли навестить, совсем была бы тоска.
Беспрерывно грохотали зенитки, и Екатерина Ивановна, вздрагивая при каждом близком выстреле, сказала со смущенной улыбкой:
— Никак не могу привыкнуть вот к этому. Все нервы изматывает.
— Злятся фашисты. Завтра седьмое, а Гитлер ведь вопил, что в этот день парад на Красной площади устроит.
Петро посидел еще немного и, пообещав навестить как-нибудь, попрощался.
Он шел затемненными, обледенелыми улицами, по которым непрерывно двигались войска, танки. Сыпал густой снег, ветер трепал полы полушубка. Около ворот казармы Петру повстречался командир батальона Тимковский.
— Рубанюк? — окликнул он еще издали.
Голос у него был веселый, и Петро, подойдя, заметил, что комбат чем-то возбужден.
— Слышал? — спросил Тимковский.
— Что, товарищ капитан?
— Торжественное заседание транслировали, как и обычно…
— Сегодня?
— Да, только что. Завтра парад. Дивизия участвует.
Петро прибавил шагу и через две минуты был в казарме.
Здесь царило радостное оживление. Бойцы приводили в порядок свое обмундирование, брились.
Парторга Вяткина не было — его вызвал командир полка, но Арсен Сандунян подробно рассказал Петру о торжественном заседании.
— Понимаешь? — поблескивая глазами, повторял Сандунян. — Враг у самой Москвы, а мы, как и всегда, спокойны, праздник свой отмечаем…
Седьмого ноября полк подняли до рассвета. Стрельников приказал построиться, лично обошел каждый взвод, строго осматривая одежду и снаряжение бойцов.
Около семи утра полк, дружно отбивая шаг, подходил к Манежной площади.
С хмурого свинцового неба сыпал колючий снег, но вверху, невидимые глазу, гудели барражирующие самолеты, и Петро с опаской думал: «Черт его разберет в этом снегопаде, чей летает! Ахнет парочку пятьсоткилограммовых».
До его слуха донесся чуть слышный перезвон кремлевских курантов. Где-то впереди бойцы пели о Москве. Улицы и площадь были расцвечены алыми флагами.
Рассекая сырые сугробы снега, ползли танки, шумно проносились мотоциклы со связными. Вдоль тротуаров расположились артиллеристы со своими орудиями, минометчики, стояли бойцы с противотанковыми ружьями.
У Исторического музея батальон Тимковского остановился. Отсюда были видны мавзолей Ленина, заснеженные купола храма Василия Блаженного, часть островерхих крыш здания ГУМ. Все было, как обычно, и лишь защитные чехлы на рубиновых звездах кремлевских башен напоминали о том, что фронт рядом, под самой Москвой.
Петро жадно вглядывался в смутные очертания знакомых строений, таких близких и дорогих сердцу каждого советского человека. Ветер нес с площади снег. На штыках оседали белые хлопья, в черных раструбах мощных громкоговорителей шуршало, попискивало. Вслушиваясь и всматриваясь, Петро думал о том, что он присутствует на таком параде, о котором люди будут вспоминать века.
Да, он и его друзья стояли на той самой Красной площади, где Гитлер обещал своим головорезам устроить седьмого ноября парад. Эта площадь видала и празднества, устраиваемые Петром Первым в честь победы над шведами, и солдат Суворова и Кутузова, отправлявшихся отсюда на битвы с вражескими полчищами. Здесь первые отряды Военно-Революционного комитета громили юнкеров. Здесь не раз выступал Ленин, и тут же, в мавзолее, покоится его священный прах.
Над площадью разнеслась протяжная команда. Эхом откликнулись голоса командиров, и бойцы начали выравниваться. Несколько мгновений было тихо, и вдруг со стороны мавзолея донеслись шумные аплодисменты.
Петру и его товарищам не было отсюда видно то крыло мавзолея, где обычно появлялись руководители партии и правительства во время народных праздников, парадов, демонстраций. Но, охваченные общим чувством ликования, Петро, Марыганов, Сандунян закричали «ура».
Бой кремлевских часов. Восемь ударов, низких и дрожащих, вплелись в шум ликующей Красной площади. И снова глубокая тишина. Послышался цокот копыт по брусчатке, заглушенные расстоянием слова рапорта.
Спустя несколько минут показался скачущий на коне, сопровождаемый могучими перекатами «ура» всадник. Петро узнал его сразу, еще издали. Это был Буденный. Легко и привычно сидя в седле, он подъезжал к войскам, прикладывая руку в перчатке к папахе. Поздравив с двадцать четвертой годовщиной Октября, круто поворачивал коня, скакал дальше. Когда он приблизился, Петро мысленно отметил, что лицо Буденного осунулось, но глаза, устремленные на бойцов, смотрели молодо и задорно.
Объезд закончился. Стихли приветственные крики, и после минутной паузы над площадью раздался четкий голос:
— Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники…
Говорил Сталин.
Голос над площадью звучал гулко, откликаясь многократным эхом:
— На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков.
Впереди Петра стоял Марыганов. Широкая, в нагольном полушубке, спина его словно была выточена из белого камня. Справа, подавшись вперед корпусом, застыл Сандунян. Глаза его горели. За ним стоял сивобровый боец с приоткрытым ртом, еще дальше вырисовывались напряженные лица других.
Петру внезапно вспомнились сейчас родной отец, мать, Украина… Он смотрел затуманенными глазами на серебристые от снега ели у зубчатых стен Кремля и думал о тополях над заснеженным Днепром.
Увидит ли он когда-нибудь их снова? Прикоснется ли загрубевшими, покрытыми ссадинами руками к
