многометровую тампонаду из марли. На пятую неделю ее извлекли и убедились, что выделения прекратились. Жизнь больного была спасена.
Могут сказать, что нельзя тампоны надолго оставлять в ране, их надо менять, прежде чем они загнили. Пусть частая смена причиняет больному страдания и мешает ране зажить – но что делать, приходится…
Так было установлено еще одно достоинство бальзама: от долгого пребывания в ране он не загнивает и не образует пролежней сосудов и кишок.
Время и опыт внесли еще одну поправку в состав эмульсии. Она не содержит уже перуанского бальзама. Его с успехом заменяет деготь, можжевеловый деготь.
Нашлись хирурги, которые не преминули высмеять «дегтярную клинику», подтрунить над Вишневским.
– Мудрено ли добиться чудес, – острили они, – ведь он проливает бальзам на человеческие раны.
– Уж не намерены ли вы, – спросил его однажды известный профессор, – блокадой и бальзамом упразднить хирургию?
– Конечно, конечно, – не смутился новатор. – Какой смысл в ней? Бакалавры Парижа в четырнадцатом веке приносили клятву не заниматься столь унизительным делом, как хирургия.
– Старомодное средство, – пожимали плечами уездные теоретики, – Двадцатый век применяет бальзам лишь при геморрое и болезнях волос. Подражать древним грекам, которые всякую болезнь лечили бальзамом, смешно.
Находка Вишневского и в самом деле была не нова. Бальзамом лечил еще Гиппократ. Его мазь состояла из кедрового дегтя и мирры. Не зная о существовании микробов, великий врач употреблял противомикробное средство. Не имея представления о роли нервной системы, он действовал на нее маслом.
Мазь Гиппократа разделила судьбу других достижений медицины; как и техника перевязки кровеносных сосудов, операций на черепе и на кишечнике, – она была забыта.
Знаменитый хирург шестнадцатого века Амбруаз Парэ так описывает практику своего времени:
«Я был еще тогда новичок, и мне не приходилось еще видеть, как лечат огнестрельные раны. Я читал, что ранения подобного рода отравлены и что их следует выжигать кипящим самбуковым маслом. Я знал, что это вызывает страшную боль, и, чтобы не ошибиться, хотел узнать, как поступают другие хирурги. Я видел, как они вливали кипящее масло в рану, и, вооружившись мужеством, последовал их примеру. Опыт делает человека решительным. Однажды, когда у меня не хватило кипящего масла, я залил рану холодной смесью скипидара, яичного желтка и розового масла. Всю ночь после этого я плохо спал, опасаясь, что солдаты, которым я не сделал прижигания, умрут. На следующий день я чуть свет поспешил к ним – и был немало изумлен. Те, которых я лечил пищеварительной смесью, мало страдали, их раны не были воспалены.
Те же, которых подвергли лечению кипящим маслом, страдали от лихорадки, и раны их были ужасно болезненными. С тех пор я решил не подвергать прижиганию бедных солдат, раненных огнестрельным снарядом…»
Бывший цирюльник Амбруаз Парэ до конца своих дней лечил раны бальзамом. Хирурги отвергли его метод. В их глазах он не заслуживал никакого доверия хотя бы уж потому, что не был автором описан по- гречески. Напрасно ссылался Парэ на Гиппократа, который свои произведения писал на родном языке. «Я пишу по-французски не по собственной вине, – защищался былой цирюльник, – господу не угодно было сделать милость моей молодости, просветить ее греческим и латинским языками…»
Презрением и клеветой отмечен был путь великого хирурга, кипящее масло и каленое железо больше ста лет еще господствовали в операционной.
Вновь появившись, бальзам уже не исчезал. Напрасно осмеивали его приверженцев, практикующие врачи не сдавались. В 1774 году Хирургическая академия в Париже объявила конкурс на тему: «Доказать вред, проистекающий от злоупотребления мазями, и выяснить, какая надобна реформа при лечении язв». Академики не допускали, что возможен другой взгляд на этот предмет.
В конце прошлого века Роберт Кох убедился, что некоторые микробы исчезают в оливковом масле. Свойство уничтожать микрофлору нашли также у рыбьего жира, льняного масла и вазелина. Смертельная доза столбнячного токсина, смешанная с перуанским бальзамом, становилась для животных безвредной. В войне 1914 года русские хирурги на фронте лечили раны вазелиновым маслом, широко заливая им пораженную область. До открытия антисептики перуанским бальзамом покрывали оперированные ткани, и история утверждает, что прославленная карболка Листера не имела перед этим средством преимуществ.
Вишневский не остановился на полпути. Бальзамическая повязка вдохновила его на дело, достойное быть причисленным к выдающимся подвигам науки.
Представим себе больного туберкулезом. Зияющие раны в легком, растягиваемые при каждом вздохе, не могут срастись и зажить. Вообразим, что состояние больного осложнено гнойным процессом в плевре – в мешке, облегающем легкое. Единственная возможность спасения – дать легкому сжаться и оставить его в таком состоянии. Сблизившиеся края раны-каверны могут со временем срастись. Спадение плевры также будет способствовать излечению ее гнойника.
Операция, которую хирурги проделывают этим больным, по своей мучительности не знает сравнений. Они выламывают несколько ребер целиком или только частично, и легкие, лишенные поддержки, спадают. Из опасения, что гной из пораженной плевры может попасть в туберкулезное легкое и создать в нем новый очаг заболевания, хирурги прибегают к отсасыванию гноя снаружи, избегая при этом широко проникать в полость плевры. В результате такого лечения возникают незаживающие свищи, из которых непрерывно выделяется гной, наступает перерождение органов, нередко истощение и смерть.
«Вскрыть гнойный плеврит при туберкулезе, – говорил американец Элезер, – все равно, что распахнуть ворота смерти больному». «Вскрыть гнойник плевры у туберкулезного больного, – говорит хирург Сержан, – значит нанести ему ножом в спину удар».
Вишневский не соглашался ни с грубостью операции, ни с утверждениями авторитетов. Ему не раз приходилось проникать в плевру, гасить в легком гангрену, и никогда он при этом не наблюдал опасных явлений. В тех случаях, правда, не было туберкулеза, легочный процесс не осложнял работу хирурга. И все- таки он решает попробовать помочь туберкулезному больному. Ни предупреждения практиков, ни сознание ответственности за неудачу не удержали ученого от искушения сделать эту операцию по-своему. Он удаляет у больного лишь одно ребро, решительно разрезает плевру. Когда гной из полости был удален, хирург набил в плевру двадцать метров бинта, пропитанного можжевеловым дегтем. На следующий день в состоянии больного наступил перелом, а месяц спустя из груди его вынули последний тампон. Еще некоторое время – и человек был здоров.
Страшная операция навсегда была изгнана из клиники Вишневского.
Десятилетиями изучал Вишневский анестезию, блокаду и действие бальзамической мази. Пришло время спросить себя: какое место этим средствам отведено в науке? Промелькнут ли они, едва осветив глубины человеческой природы, или надолго останутся в медицине?
Совершенно очевидно, что в действии мазевой повязки, новокаинового блока и анестезии есть нечто общее. Всякий раз, когда он применял эти средства – вместе или порознь, – организм отвечал одинаково. Либо начавшаяся болезнь обрывалась, либо текущая стадия процесса завершала свой ход и пораженное место отграничивалось. Заведенный механизм страдания как бы замирал на границе разрушения и смерти. Нож хирурга отсекал затем отмершую ткань, и жизнь возвращалась в норму.
Бывало и так: Вишневский отказывался признать межу необратимых последствий. Рука не поднималась на конечность, пораженную гангреной. Тогда завязывалась борьба между ученым и силами смерти. На помощь новокаиновому блоку являлась бальзамическая повязка, дружественная нервам. Ее действие отличалось постоянством. На почерневшей ноге среди язв и гнойников островками возникала розовая ткань. Болезнь отступала, однако за недавней границей смерти и разрушения вырисовывалась другая граница.
Ему доставили сумасшедшего с гангренозной ногой. Возникший психоз был результатом отравления организма продуктами гниения тканей. Удаление конечности с ее источником интоксикации было единственной надеждой вернуть больному рассудок. Вишневский заупрямился: у него свои соображения на этот счет. Мазевая повязка достойно себя повела: на отмирающей ноге возникли признаки жизни. Сколько
