«Не надо думать, что идеи тканевой терапии, – не без горечи записал он в те дни, – разворачивались сами собой. Так никогда или почти никогда не бывает. Идею надо всегда осуществлять усилием воли и ума, питать ее фактами, как растение – соками земли».
Возникли слухи, что больная погибла от трупного яда.
– Какая неосторожность, – раздавались голоса, – привить больному трупный яд! Сделать ее жертвой инфекции!
– Она не так уж нуждалась в лечении, – настаивали «очевидцы», – больная и без пересадки излечилась бы.
– Теперь надо думать, – кивали головой «благомыслящие» друзья клиницисты, – он образумится и оставит свои опасные методы.
– Смерть наступила от загнивания трансплантата, – шептались по углам. – Говорят, что донор погиб от злокачественной язвы.
Больная действительно стала жертвой инфекции и погибла от сепсиса. Верно и то, что ей пересадили лоскут кожи. И все же Филатов не подумал отказываться от лечения волчанки. Какие на то основания? Донор вовсе не погиб от злокачественной язвы, и трансплантат нисколько не загнил. Больной не могли привить трупный яд, так как лоскут был взят у нее же. Выкроив его из бедра, ученый выдержал эти ткани семь суток на холоде и пересадил их на рану лица. Пусть знают те, кто пустил эти ложные слухи, что смерть больной наступила от сепсиса – обычного спутника волчанки…
«Что ж, будем начеку, – сказал Филатов себе. – Климат явно не в нашу пользу. «У Карла есть враги!» Учтем это для себя и для потомства…»
Спустя несколько дней в клинику привели другую больную, и лечение волчанки пошло своим чередом. Ничто не могло ни замедлить, ни остановить осуществление идеи. Когда один из ученых дружелюбно заметил окулисту: «Далеко же вы, батенька, шагнули от круга глазных заболеваний!» – «Разве так далеко? – улыбнулся в ответ ученый. – Волчанка – болезнь кожи лица, хирурги эту область давно уступили окулистам. Не мне, так другому пришлось бы начинать».
Так, влюбленный в свою специальность, уверенный, что просторы ее не имеют границ, Филатов все дальше от нее уходил…
Рождение тканевой терапии
Ее фамилия – Скрипченко; никто в клинике Филатова не забудет ее. Слишком велико было горе этой женщины, непомерны страдания и душевные муки. Счастливая мать и жена, она во время беременности заболела красной волчанкой. Лицо, грудь и спина покрылись бугорчатыми алыми пятнами, которые местами изъязвлялись.
Врачи ее утешали:
– Болезнь связана с беременностью, минуют роды, и волчанка пройдет.
Женщина терпеливо носила знаки уродства на лице, ждала и надеялась, пока последней надежде не пришел конец. Давно миновала беременность, благополучно росла здоровая девочка, а волчанка не проходила. Преследуемая мыслью о своем безобразии, женщина чуждалась мужа и детей и, не выдержав испытания, бросилась под поезд. Ее спасли и вскоре доставили в клинику Филатова.
Было солнечное июньское утро 1938 года, когда ученый впервые увидел больную. Молодая женщина выглядела крайне подавленной обрушившимся на нее несчастьем, заламывала руки и часто вздыхала. Она плакала, и слезы, сбегая по выпуклым границам пятен на лице, очерчивали контуры бабочки. Тельцем служил ее багровый нос, а крылышками – багровые поражения на обезображенных щеках.
Ученый оглядел больную и сдержанно сказал:
– Я думаю, что мы вам поможем. Возьмите себя в руки, без вашей поддержки нам будет трудно.
Не в характере Филатова расточать ласки, нежно трепать больного по плечу. Речь его, простая и ясная, тронула сердце больной.
– Я постараюсь, профессор, благодарю, – сказала она. – Буду держаться, пока хватит сил.
Седьмого июня больной сделали первую и последнюю операцию. У нее вырезали на груди и на животе восемь лоскуточков и заменили их трупной кожей, консервированной в низкой температуре.
Три дня спустя наступили первые перемены. В клинике о них узнали от мужа больной. Он явился сообщить, что в самочувствии жены произошла перемена. Она стала лучше спать, не раздражается, как раньше, и стала проявлять внимание к детям. В перевязочной также отметили улучшение: трупная кожа не рассосалась, а прижилась, пятна заметно поблекли. Спустя месяц на их месте остались бледные полосы. К больной вернулся душевный покой, а через год от болезни следа не осталось. Она навсегда излечилась от красной волчанки.
Надо было полагать, что Филатов займется изучением влияния тканевой терапии на одной или двух определенных болезнях. Проверив результаты на большом числе случаев, ученый обогатит медицину новым методом лечения этих страданий.
Филатов поступил по-другому. Он стал широко применять пересадку. В короткое время лечению подверглись: сифилитическая язва, хронический фурункулез, горловая чахотка, язва желудка и двенадцатиперстной кишки, бронхиальная астма, хронический ишиас, пендинская язва, эпилепсия, брюшной тиф, пеллагра и некоторые женские болезни. Во всех этих случаях средством лечебного воздействия служила трупная кожа, подшитая вблизи пораженного органа, и почти неизменно сказывалось ее благотворное действие.
Чем объяснить решение ученого вести свои исследования не вглубь, а вширь, предпочесть малодоказательные частичные удачи одной, глубоко обоснованной? Строгий приверженец научного анализа, как мог он польститься на подобный успех? Филатов знал, как сурово медицина осуждает всякую попытку утвердить панацею – признать за каким-либо средством способность всех и вся исцелять.
Может быть, не в замыслах исследователя надо искать ответ на этот вопрос? Возможно, причина заключалась в другом: в душевном складе ученого, в склонности, в характере его. Эксперимент с умирающей тканью, поиски решения на границе жизни и смерти могли в нем поднять самые различные чувства. Проснулась, возможно, страсть к состязанию, возбужденные чувства не пожелали мириться с выжиданием и наблюдением в течение месяцев и лет. Борьба должна была разрешиться как можно скорей на многочисленных заболеваниях одновременно. Зачем в самом деле откладывать и медлить? Так ли обязательно, чтобы научные успехи рождались в результате многотрудных лет?
Ему казалось, что окружающие недостаточно сочувствуют его планам, не понимают всей важности предстоящих задач и даже как будто осуждают. Пришлось крепко потрудиться и поспорить, доказать, что тканевая терапия важна… Особенно огорчил его один из новых ассистентов. Тот дважды упустил счастливую возможность помочь больному и заодно провести замечательный опыт. Кто мог подумать, что в столь важную пору этот помощник его подведет?
С некоторых пор ученый стал оказывать молодому ассистенту неумеренное внимание, проявлял к его работам особый интерес.
– Вы заметили, – обращался к помощникам восхищенный учитель, – какое у него уменье разбираться в обстановке, сложной и нелегкой иногда для меня?
Близорукие люди! Как могли они не заметить, что трудолюбивый и талантливый ассистент живет лишь мыслями о науке, ничто другое не пленяет его.
Никого не удивляли эти восторги ученого, недавно они распространялись на пожилого практиканта, до него они доставались аспиранту. Спустя короткое время ученый обычно убеждался, что выбор был неудачный, чувства снова обманули его.
– До чего удивительная натура, – восхищался Филатов своей новой находкой, – сколько страсти и пламени! С такой любовью к науке нельзя не достигнуть высочайших удач.
Увлечение благополучно росло, ничто как будто не могло его нарушить. И вдруг случилось неизбежное: помощник не выдержал испытания. В решающий, казалось, для науки момент он не справился с порученным делом. Учитель разочарованно взглянул на ассистента поверх очков и осторожно ему заметил:
– Я понимаю, вы проспали серьезное дело… Надо вам знать, что сонливость опасная штука. Даже чумная бацилла становится беспомощной в организме суслика, когда зверек находится в состоянии спячки. И еще позвольте вам заметить, – повысив голос, продолжает он, – что я для вас не Владимир Петрович! Я – директор института, извольте отчитаться, что вы делаете у меня!
Теперь ученому более чем очевидно, что он ошибся в молодом ассистенте, такие не достигают вершин
