— Не могли ли вы действительно потерять его в амбаре? Или он просто выпал, когда вы открывали бумажник?
— Вполне возможно.
Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.
— Вы любите ее?
— Какое это имеет значение? — спросил я, после того как оправился от изумления.
— Большое.
Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним, и хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история держится лишь на моих иллюзиях.
— Но моя жена действительно больна.
— Ну-ну, болезни бывают от многих причин. Как зовут ту девушку?
— Тереза.
— Тереза, — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.
— Нет, это исключено.
— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене?
Я задумался.
— Нет. Если только она не похитила волосы.
— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
— Что вы имеете в виду?
— Допустим — я не знаю — допустим, она написала вам.
— Она никогда мне не писала.
— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос: Запечатанный конверт!
— Зачем?
— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…
— Какой образ?
— Изображение… Что случилось?
Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
— Можно еще раз прийти к вам?
— Приходите, когда хотите.
Ему пришлось еще раз повысить голос, потому что я уже был на лестнице.
Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте Больших бульваров» — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой- то другой путь, и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидели четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал взад-вперед перед дверью лифта.
— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема. Я положил руки ей на плечи.
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Что вспомнить?
— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уик-энда у Сторков.
— Ну и что?
— Я, как обычно, пошел и собрал почту.
Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка, примерно в четверть десятого, я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.
— Ну? — повторила она
— Там был один конверт. Большой коричневый конверт для тебя, раза в два больше обычного.
Она смотрела на меня, открыв рот, пытаясь понять, к чему я клоню.
— Да, — сказала она.
— Ты припоминаешь что-нибудь?
— Нет, но продолжай.
— На обороте конверта было пять печатей из красного воска. Одна в середине и по одной в каждом углу. Это меня особенно волнует.
— Почему?
— Ким, пожалуйста, постарайся вспомнить. Ведь это довольно необычно — получать конверты с печатями.
— Не знаю. Но что тут такого важного, дорогой?
— Сейчас не время об этом. — Я почувствовал раздражение. — Мы никогда не получали таких конвертов.
— Нет, получали. Помнишь, как прошлой зимой Франсуа Патрис устроил средневековую вечеринку? Приглашения были в виде пергаментных свитков с восковой печатью и лентой.
— Я не говорю о прошлой зиме. Я…
— Я получаю целые тонны документов. Все пресс-атташе в Париже посылают мне свои материалы, надеясь, что я помещу их в газете. Но что с тобой, Серж, послушай, у меня важный прием. Это — представители Брустера, крупного лондонского дизайнера, и мне совершенно необходимо получить информацию для следующего номера Он выходит во вторник.
Я поймал ее за локоть.
— Одну секунду. Ты разломила печать руками, не так ли?
— Ну ладно, — похоже, она смирилась с моим допросом. — Я сломала печати, что из того?
— И ты не помнишь, что было внутри?
— Мы пошли по второму кругу, — сказала она. — Да, я помню.
— Что?
— Приглашение на приватный просмотр.
— Какой приватный просмотр?
— Не знаю. Я просто предположила Это мне начинает надоедать.
— Что, если там не было ничего?
— Дорогой, ты, наверное, не в себе, ты просто действительно сошел с ума!
— Ты не поинтересовалась, откуда оно?
— Это мне начинает надоедать, — повторила она — Почему ты задаешь такие вопросы, Серж? Послушай… — Искра иронии зажглась в ее глазах. — Будь у меня любовник, он не стал бы писать любовные письма, запечатанные воском. Почему ты спрашиваешь про это?
— О, черт!.. Ладно, не обращай внимания. — и я нажал кнопку лифта. — Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я… — Мне хотелось сочинить хоть какое-нибудь объяснение. — Я должен был получить из провинции один важный документ для статьи, мне показалось, что я по ошибке дал его тебе и… Ладно, извини, забудь об этом.
— Мы сегодня идем в кино, дорогой?
— Нет, — сказал я, — мы обедаем дома.
