Пути, которые мы избираем

Верный своей манере держаться тем деликатнее, чем сильнее обида, нанесенная ему, ученый сказал:

— Жаль, что вы покидаете нас. Мы не смеем вас, конечно, удерживать. Всякий знает, что нелюбимая специальность делает человека несчастным. И все-таки очень и очень жаль.

Рогова это растрогало. Ученый коснулся чувствительнейшей стороны его души, разгадал сокровенные думы. Подобная чуткость одинаково заслуживает признательности и доверия.

— Я никогда и не помышлял вас покидать, — сказал он. — Ваши занятия меня очень увлекли. Я полюбил физиологию и с болью в душе вынужден стать педагогом… На это есть свои причины.

Простодушное признание помощника не оставило профессора в долгу. Он кивком головы подтвердил свое согласие с его убеждениями. Склонный сейчас больше слушать, чем говорить, ученый меланхолично заметил:

— Профессия учителя — почетное занятие, я отлично вас понимаю.

— Меня вывел в люди мой школьный учитель, — продолжал растроганный молодой человек. — Звали его, помню, Василий Гаврилович… Когда я в 1916 году окончил сельскую школу, он, прощаясь, сказал мне: «Вам надо учиться. Отправляйтесь в Петроград и поступайте в Земскую учительскую школу. Вас обеспечат там всем, вплоть до книги и тетради. Через несколько лет вы выйдете оттуда учителем. Я в этой школе когда-то учился, хочу, чтобы и вы окончили ее».

Рогов умолк и задумался. В эту минуту он был мыслями далек от лаборатории: лицо его, вдохновленное воспоминаниями, показалось Быкову мужественным и непреклонным.

— Василий Гаврилович, — продолжал Рогов, — привил мне любовь к естественным наукам. Он взял с меня слово, что я буду учителем, и я искренне мечтал стать таким, как он…

— От вас теперь зависит осуществить свою мечту, — неопределенно заметил профессор.

— Не совсем, Константин Михайлович, не совсем… Я увлекся физиологией, горячо полюбил ее, и мне будет нелегко с ней расставаться. Поэтому я и просил разрешения некоторое время поработать у вас…

Искренность помощника не могла не тронуть ученого. Он сам был учителем и не мог не понять своего ученика. «Этот юноша, — подумал Быков, — хочет сочетать педагогику с физиологией. Что ж, дадим ему экспериментировать, посмотрим, какой из этого выйдет толк. Может, впрочем, получиться и недурной гибрид…»

Жизнь Рогова весьма усложнилась: он писал дипломное сочинение, преподавал естествознание в школе и продолжал свои опыты в институте. С некоторых пор сюда стали приходить его ученики — молодые друзья с алыми галстуками. Они приезжали на Мойку с Петроградской стороны, занимали свои места у змеевика и охотно выполняли требования исследователя. Это были добросовестные и верные помощники; не в пример взрослым, они никогда не опаздывали и подолгу сохраняли интерес к физиологии.

Рогов превращал свои опыты в школьные занятия; показывал своим пионерам аппаратуру, с увлечением рассказывал о Павлове, выговаривал непослушным, хвалил усердных и всех без разбора наделял мелочью на трамвай.

В ту пору, когда Рогов вел свои исследования на кровеносных сосудах, одна из студенток педагогического института, помощница Быкова, проделала следующий опыт. В течение некоторого времени собаке давали корм под стук метронома и отказывали ей в пище, когда звучал колокольчик. Первый сигнал вызывал у животного слюноотделение, а второй — торможение, подавление чувства голода.

Упрочив эти временные связи, студентка стала запрягать собаку в тележку и вынуждала ее возить двадцать шесть килограммов груза со скоростью пять километров в час. Уставшее животное заключали в станок и проверяли его состояние. Работа в упряжке резко сказывалась на прочности временных связей: звуки метронома, вызывавшие слюноотделение, утрачивали свое влияние на слюнную железу. Зато звон колокольчика, подавляющий чувство голода, еще более упрочивал свою власть. Собака спокойней относилась к лишениям, которые недавно переносила с трудом. Знакомая картина из повседневной жизни: усталый жаждет покоя, страсти теряют свою силу над ним. Ему легко отказаться от того, что недавно было желанно. Ограничения не печалят и принимаются без труда.

Быков решил этот опыт повторить на человеке, выяснить, в какой мере мышечное напряжение отражается на прочности временных связей, предварительно выработанных и закрепленных на кровеносных сосудах. Рогов внимательно выслушал профессора и попросил его вновь повторить. Ему все ясно до конца, ничего сложного в этих опытах нет, но он не уловил самого важного: что именно хотел бы Быков установить?

Пока ученый излагал свою мысль, помощник напряженно слушал его, повторял про себя каждую фразу и торопился ее записать.

— Теперь я надеюсь, — терпеливо заметил ученый, — вы поняли меня?

— Вы хотите узнать, как влияет на кровообращение утомительный труд? Кажется, так? Я не понимаю: зачем это вам?

Такие разговоры возникали каждый раз, когда помощнику предлагали новую тему. Прежде чем взяться за нее, он считал необходимым засыпать ученого вопросами, по многу раз возвращаться к ним и даже порой вступать в спор. Профессор охотно ему отвечал, терпеливо выслушивал потоки сомнений и удовлетворял любопытство ученика. Он принадлежал к тому роду людей, у которых мысли рождаются в беседе и в споре совершенствуются формулировки.

— Зачем это нам? — немного подумав, повторил Быков. — Мы изучаем влияние внешней среды на состояние организма, почему бы также не исследовать механизм переутомления?

К этому вопросу молодой человек был готов.

— Разумеется, надо, но какой в этом толк? Всякое чрезмерное напряжение мышц отражается на кровеносной системе. Это известно, и очень давно.

Ученый невольно улыбнулся: помощник вызывал его на откровенность, чтобы больше узнать о предстоящей работе.

— Вы ухитрились в одном возражении допустить три погрешности. Для физиолога это слишком много.

Быков говорил спокойно и благодушно — этот упрямец все больше нравился ему.

— Во-первых, я просил вас исследовать влияние переутомления не на сосуды, а на временные связи, выработанные у них. Временные связи, к вашему сведению, — это то, что наш мозг воспринял и запечатлел из внешнего и внутреннего мира. Умещаются эти связи, как вам известно, в коре головного мозга. Мы должны выяснить, как отражается мышечное перенапряжение на способности головного мозга удерживать то, что он усвоил. Сужение сосудов, вызванное стуком метронома, есть временная связь, которая по своему механизму не отличается от всякой другой… Перейдем ко второму упущению.

Поглощенный собственными мыслями, Рогов не заметил наступившей паузы.

— До нас физиологи, — продолжал ученый, — действительно изучали кровеносную систему, ими были проведены весьма изящные опыты, но деятельность сосудов они не связывали с деятельностью полушарий мозга, хоть и подозревали, что такая связь существует. Лишь павловская школа предполагает, что орган, формирующий наше сознание, должен также контролировать и кровеносную сеть. Вам следовало бы об этом вспомнить, прежде чем спорить и возражать. Наконец, третье. Общеизвестно, что «игра» наших сосудов — прилив крови к внутренним органам, а также отлив ее к кожным покровам и к центральной нервной системе — связана с нашими переживаниями: радостями и печалями, счастливыми и несчастными мгновениями в жизни. Никто еще, однако, эту связь между психическими переживаниями и «игрой» кровеносных сосудов последовательно не изучил. Если бы в ваших опытах выяснилось, что физическое перенапряжение приводит к тому, что стук метронома утрачивает свою власть над кровеносной сетью, это означало бы, что переутомление не дает внешним раздражителям действовать на кору головного мозга, ослабляет доступ впечатлениям из окружающего мира. Там, где нет раздражителей, нет и перемен в кровообращении. Скажете, что это не очень ново. Каждому школьнику известно, что в усталую голову наука не вхожа, исчезает даже то, что крепко сидело. Не ново, не спорю, но мы — физиологи, и нас интересуют механизмы, которые самое состояние определяют. Ваши опыты ответят; существует ли интимное взаимодействие между корой головного мозга, формирующей наше сознание, и кровеносными сосудами.

Объяснения ученого доставили помощнику удовольствие. Об этом говорили его восторженный взор и благодарная улыбка. Он любил эти беседы, они открывали перед ним глубины и дали науки, звучали