А что, вот возьму и в отместку за «фантастическую идиотку» расскажу все как было. Мне скрывать нечего. Я прошла в глубь маленького помещения, которое мне сначала отвели в личное пользование, а теперь самым бесцеремонным образом занимали под совещательную комнату, приблизилась к мужчинам и, по-хозяйски выдвинув стул, плюхнулась на вытертое от старости сиденье. Дядя Веня, опустив руки на стол, накрыл фотографиями официального вида бумаги и, посасывая бороду, выжидательно уставился на меня.
– Нуу, лежу это я под диваном, – начала я, – и вижу – ноги в шикарных мужских штиблетах. И штиблеты эти на размер меньше, чем надо. А потому нещадно жмут пижону, в них обряженному... И поэтому пижон мнется, жмется и хочет поскорее свалить.
– Стоп! – выставил вперед ладонь юный следователь. – Начните с того, как вы оказались в квартире убитого Семена Камальбекова.
– Да я сама бы туда в жизни не сунулась, это все Аркашка...
Доктор Орлов к этому моменту уже смекнул, кто перед ним сидит с крайне заинтересованным видом, и потому, не рискуя доверить изложение фактов мне, отодвинул с пути Люську, поспешно вошел в комнату и, поводив из стороны в сторону носатой головой, просительно сказал:
– Позвольте, я сам расскажу об этих событиях. Дежурил я позапрошлой ночью в травмпункте...
В самом начале повествования следом за доктором Орловым вошла и Люська и, поджав губы, с видом вдовствующей императрицы уселась на кровать. Ясное дело, никто не рискнул указать ей на дверь. А Аркаша между тем и впрямь довольно подробно изложил события того рокового утра. И в доказательство даже предъявил злополучный аппарат вместе с кругленькой штучкой на кожаной веревочке, давеча конфискованной у меня с шеи. Дядя Веня то и дело переглядывался с молоденьким следаком, как будто им одним был понятен тайный смысл слов доктора Орлова. Остальные – я, Люська, да и сам рассказчик, – чувствовали себя при этом полными кретинами.
– Насколько я понимаю, эту ночь вы провели в ресторане, где поет та самая певичка, – насмешливо сказал дядя Веня. – Ну и чем же увенчался ваш поход?
Опередив раскрывшего было рот Аркадия, я приосанилась и, не скрывая гордости, выпалила:
– Да надавала я ей по физиономии, чтобы неповадно было людей травить и арендованное имущество портить.
И посмотрела на Люську. Люська, сидя в углу моей кровати, противно хихикнула, а Аркадий вдруг взмолился:
– Слушайте, да скажите же ей кто-нибудь, чтобы она заткнулась! Она же так вчера со своим «Шейком» выступила, что вообще уже ничего не помнит!
Вот что она, ревность, с человеком делает. Стоило мне проигнорировать светлые чувства доктора Орлова – и вот вам, пожалуйста: «Пусть она заткнется!» А Люська, змея, перестав хихикать, ядовито поинтересовалась:
– Ты что, Саш, и правда не помнишь, как Марат рассказывал про певицу-мулатку по имени Машка?
Ну вот. И эта туда же. Тоже решила свою обиду на мне выместить. А что я, виновата, что ли, что я в сто раз красивее и Марат выбрал меня, а не ее? Я кинула на Люську осторожный взгляд и наткнулась на полную иронии улыбку подруги. По глазам ее вижу: будет сейчас идиотку из меня делать.
– Не помню я никакой Машки, – тихо пробурчала я, примиряясь с участью всеобщего посмешища.
– Так вот, я тебе еще раз рассказываю, – продолжала торжествовать Люська. – Ту певицу, которая из «Титаника» уехала на квартиру к Сеньке, звали Мария. Она имела смуглый, почти шоколадный, цвет кожи, хотя и пела на чистейшем русском языке, и даже с московским выговором, песни из репертуара Бориса Борисовича Гребенщикова. За это несоответствие ее в ресторане и держали. Также известно, что после смерти Семена Камальбекова певица Мария на рабочем месте больше не появлялась.
Люська замолчала и, состроив уморительную мордочку, посмотрела на дядю Веню, как бы говоря: «Ничего не поделаешь, такую вот фигню рассказал нам этот самый Марат». Но Вениамину Палычу было не до смеха. Он смахнул фотографии в сторону, освободил официального вида бумаги и напряженно о чем-то думал, устремив в них сосредоточенный взгляд. При этом он ни на секунду не вынимал изо рта хвостик косы, сопровождая процесс размышления непрерывным жеванием собственной бороды. От этого казалось, что котенок на резинке приплясывает и поливает из своей леечки усы Люськиного родственника. Неизвестно, сколько еще дядя Веня жевал бы бороду, но затянувшееся молчание прервал звонкий голос следователя Козелка:
– Прошу прощения, но я хочу для себя внести некоторую ясность и не как должностное лицо, а в частном, так сказать, порядке понять, что вы, Аркадий, собираетесь делать дальше.
Доктор Орлов выставил вперед подбородок, что, видимо, должно было означать крайнюю степень решимости, и категорично отрезал:
– Искать эту курву буду, которая провода похитила. Мне по-любому без проводов срок светит, а так, если прибор в целости и сохранности верну, просто вышибут из поликлиники, и все дела.
И так он это хорошо сказал, так воинственно, что дух солидарности, как ураган «Катрин», что сеет на своем пути смерть и разрушения, подхватил меня и понес в неведомую даль. Я тут же передумала танцевать этнические танцы и безумно захотела стать сыщиком. А для себя решила – в лепешку расшибусь, а помогу Аркашке найти эту загорелую гадину!
– Дайте мне пистолет и удостоверение вашего сотрудника, я буду сидеть ночами в засаде, – подскочила я к следователю Козелку. – Все равно я на три дня с работы отпросилась, и раньше следующей недели меня в библиотеке не хватятся.
Парень ошалело захлопал глазами, а Люська снова принялась противно хихикать. И тут ураган «Катрин», который бушевал в моей душе, не находя выхода, обрушился на бедную Люськину голову.
– А ты что все время ухмыляешься? Сидишь целыми днями на заднице, только к ночи на тусовки выползаешь. Тоже могла бы людям помочь. Пусть тебе тоже дадут пистолет, и будешь сидеть в засаде в дневное время.
Подруга перестала скалить зубы и с интересом посмотрела на меня.
– А что, это идея, – секунду поразмыслив, оживилась она. – Я бы тоже не отказалась поучаствовать в настоящем расследовании.
Молоденький следователь, не ожидавший от женской половины сборища подобного энтузиазма, был уже и сам не рад своему вопросу. Он отбивался от наших настойчивых предложений, смущаясь поднять от скатерти глаза, и знай себе только бормотал: «Да ну вас... Скажете тоже... Не положено ведь...» В середине нашей атаки на Козелка в прихожей послышался звонок, затем звук открываемой двери, и приветливый голос Равшана с кем-то поздоровался. А минутой позже по коридору прогремели тяжелые шаги, и в комнату ввалился широкий здоровяк под два метра ростом. Он оптимистично потирал на ходу руки и больше всего походил на дружелюбного медведя.
– Дядя Слава! – завизжала Люська и кинулась на шею гиганту.
Милицейская форма и, главное, те самые форменные ботинки сразу же навели меня на мысль, что это и есть тот самый участковый Свиридов. А когда новый гость заговорил, я в этом убедилась окончательно и бесповоротно.
– Вот, Вениамин Палыч, только от дел освободился, – хрипло проговорил он, поднимая Люську на руки и бережно усаживая обратно на кровать. – И сразу к вам. Знал ведь, что Федор обязательно сюда за помощью придет. Да и вы делом наконец-то займетесь, хватит уже тараканов гонять.
Выдвинув обшарпанную табуретку из-под кровати, Ярослав Сергеевич Свиридов уселся на грубо сколоченное сиденье, упершись широко расставленными ногами в пол, и, подавшись вперед, веско сообщил:
– Я тут бензиновых магнатов пробил и могу почти со стопроцентной уверенностью сказать, что Сенька Пуп – это не их рук дело. Оказывается, тамбовские ребята на другого Семена подумали и его в бетон закатали. Этот Сенька Шнифт давно им грозил бензин попортить, да все никак не решался от слов к делу перейти. А когда их бензоколонки встали, парни и решили, что Шнифт привел свои угрозы в исполнение. Тем более что поставщик бензина перед смертью говорил про какого-то Семена. И когда я стал ребяткам говорить про сына танцора, они только удивленно хлопали глазами и разводили руками. Выходит, не за бензин гражданина Камальбекова убили.
Сосредоточенно выслушав отчет майора Свиридова, дядя Веня откинул в сторону бумаги, выпустил изо
