меня не ссылайтесь.
— Договорились! — щелкнул пальцами Тарас, вскакивая с места. Огромное вам спасибо! И последний вопрос. Локридский мог как-нибудь взбрыкнуть, видя это дело? Ну, начать шантажировать Аллу Григорьевну…
— Яковлевич? — пожала плечами Михайлова. — Да никогда в жизни.
Карасев выскочил из кабинета и помчался разыскивать Сашу. Найдя его под лестницей, Карасев спросил:
— Следы туфель директрисы и женских кроссовок по размеру совпадают?
— Кажется, да.
— А что с сигнализацией?
— Дверь разблокирована. В коробке стоит жучок, причем уже лет пять.
— Прекрасно! — воскликнул Карасев.
И направился в кабинет директрисы. Взглянув в глаза входящему без стука следователю, она помрачнела. Тарас сел и произнес:
— Алла Григорьевна, позвольте задать несколько неприятных для вас вопросов. Это не допрос, нет! Вы можете не отвечать, но тогда мне придется вызвать вас повесткой.
Директриса холодно качнула головой.
— Скажите, Алла Григорьевна, у вас есть ключ от второй двери черного хода?
— Нет! — ответила она коротко, исподлобья глядя на следователя. — Все ключи у Михайловой. Я уже вам об этом говорила.
— А когда вы в последний раз проходили через запасной выход?
— Не помню, — ответила директриса и отвела глаза.
— А чем вы объясните такой факт, что на ручке двери черного входа отпечаток вашей ладони?
В глазах директрисы появилось негодование.
— Не знаю, — сквозь зубы произнесла она. — Возможно, это какой-то давнишний отпечаток.
— Алла Григорьевна, отпечаток недельной давности. Вы были последняя, кто брался за эту ручку. Также вы были последняя, кто подходил к дверям черного входа. Найдены следы ваших туфель. Вы подходили, чтобы запереть дверь?
Директриса со стоном вздохнула и, поставив локти на стол, закрыла ладонями глаза.
— Действительно, — произнесла она после некоторой паузы, — три дня назад я запирала эту дверь.
— А говорите, у вас нет ключа.
Алла Григорьевна оторвала от лица ладони и пронзила следователя укоризненным взором.
— Я говорила, что у меня на работе не было ключа. А дома у меня был ключ. Я совершенно случайно обнаружила, что дверь черного входа открыта. Тогда я принесла из дома ключ и заперла дверь. Чего тут странного?
— У почему вы не взяли ключ от этой двери у Михайловой? И почему, наконец, вы не сделали ей выговор за открытую дверь?
— Сначала Михайлову я не нашла, а потом забыла, — раздраженно пояснила директриса. — Про открытую дверь вспомнила только дома. Тогда я дома пошарила по тумбочкам и нашла ключ от этой двери. На следующий день пришла на работу самой первой и заперла дверь.
— И не стали разбираться по поводу того, что двери запасного выхода были открытыми?
— Я с этим еще разберусь. А тогда мне было не до этого.
— Почему же вы об открытой двери не заявили нам?
Глаза Петровой снова забегали.
— У вас и без этого хватало забот.
— Но, может быть, преступник прошел через черный ход…
— Нет! Он прошел через вестибюль.
— Откуда такая уверенность?
— Потому что он магнитом разблокировал входную дверь.
— Но, может быть, он магнит прилепил для того, чтобы запутать следствие? Алла Григорьевна, где логика? У вас в музее совершено убийство. В этот же день вы обнаруживаете, что двери черного входа открыты. Вместо того чтобы поднять шум и сообщить об этом следствию, вы втихомолку ищете ключ и тем самым оставляете музей открытым еще на одну ночь…
— Но почему же еще? — перебила Михайлова. — На калитке висел замок.
— Нет, Алла Григорьевна, тогда он еще не висел! Вы его повесили на следующий день после убийства, и тоже втихомолку. До этого калитка не закрывалась три года. И вы это знали. Если бы не знали, то спросили бы за это безобразие с Михайловой. А вы все держите в тайне! Где же логика?
— Что вы хотите этим сказать? Что я убила Локридского? — воскликнула Петрова.
— Конкретно не вы, но ваш друг вполне мог убить.
— Какой еще друг?
— Который носит обувь сорок седьмого размера, и который имеет кулаки с пивную кружку, и который неплохо разбирается в сигнализации — ведь дверь черного хода была разблокирована весьма квалифицированно. Не так ли?
Михайлова в ужасе поднялась с места и закричала срывающимся голосом:
— Как вы смеете обвинять меня в убийстве! Кто вам дал на это право! Я вам больше ничего не скажу! Я требую адвоката!
Она судорожным движением вытащила из кармашка юбки платок и, приложив его к лицу, выскочила из кабинета.
Карасев остался в одиночестве. «Теперь она у меня на крючке», подумал с улыбкой. Однако через пятнадцать минут следователя охватило беспокойство. Он спустился к вахтерше и спросил у нее, не выходила ли из музея директриса.
— Выходила. И очень поспешно! — ответила вахтерша.
В это время сзади подошла смотрительница зала восковых фигур Вера Александровна. Она поманила Карасева, после чего, схватив за рукав, затащила его в зал. Подозрительно оглянувшись и убедившись, что вокруг никто не подслушивает, она полезла в карман.
— Я вам говорила, что Берия неравнодушен к великой княжне Марии? Я это давно заметила. Вот доказательства! Взгляните, что я обнаружила в зале около этого паразита: штучка далеко не из туалета Лаврентьевича.
Она достала из кармана тонкие женские трусики и протянула их Карасеву. Следом из того же кармана она достала узкие очки Берии.
— Я их нашла в рукаве у княжны. Стирала пыль с ее руки, вижу, что-то торчит. Пригляделась — очки!
Карасев с изумлением принял и то, и другое. Трусики были Ленкины, поэтому он сразу спрятал их в карман. А очки пришлось передать Саше для экспертизы.
25
В тот день директриса больше не появлялась. Не появилась она и на следующий день. Работники музея пожимали плечами и ничего вразумительного по этому поводу сказать не могли. Домашний телефон Петровой тоже не отвечал. Такое наглое исчезновение директрисы очень нервировало Карасева.
— Как только она объявится, тут же позвоните мне, — попросил он вахтершу.
Если еще и Сафронов не явится на допрос, будет просто труба. Но Сафронов на допрос явился вовремя, минута в минуту, как написано в повестке, «к двенадцати ноль-ноль».
Когда он вошел и сел на стул, Карасев сразу же вызвал эксперта. С художника сняли отпечатки пальцев и соскоблили грязь с его обуви. Кроме того, состригли все ногти. Художник ко всем этим процедурам отнесся с философским спокойствием.
