/Подпись/
Составлено 1865 года, августа, первого дня в СПБурге в конторе маклера Б. Г. Брандта и подписано Ф. Т. Стелловским тогда же, а Ф. М. Достоевским в Висбадене того же месяца 15 дня в присутствии свидетелей коллежского советника Ивана Пантелеевича Суркова и его камердинера мещанина Прохора Савельевича Леонтьева.
/Подписи/
В маклерскую книгу под № 49 вписано.
/Подпись маклера/
– Документ интересный, но что это меняет? – пожал плечами Николас. – Авторские права сразу после первой публикации будут принадлежать всему человечеству. Не станут с вами общаться ни продюсеры, ни режиссеры, ни издатели. Зачем?
Улыбка Аркадия Сергеевича стала еще шире.
– То, что Морозов отнес свою находку сначала к коллекционеру автографов, потом к литературному агенту, потом к издателю, понятно. Но разве вас не удивило, что затем он обратился ко мне? Какое отношение депутат и портфельный инвестор имеет к Достоевскому? Эх вы, мастер дедукции. На всякого мудреца довольно простоты. – Сивуха рассмеялся. – Просто, когда Морозов в очередной раз перечитал это завещание, ему пришла в голову идейка получше. «С переходом права издания и всех прочих прав к наследникам Стелловского» – так сказано в «Условии». Морозов выяснил, какое потомство оставил Федор Тимофеевич Стелловский. И оказалось… Ну-ка, отгадчик ребусов, а?
– Не может быть! – пролепетал Ника.
– Да, Николай Александрович, да. По отцу-то я Сивуха Сивухой, но моя покойная матушка Октябрина Игнатьевна – урожденная Стелловская, родная правнучка Федора Тимофеевича, скончавшегося в сумасшедшем доме ровно сто тридцать лет тому назад. А я, стало быть, его праправнук и единственный наследник, поскольку иных потомков не обнаружено. Знаете, я уже решил, что мы с Олегом возьмем двойную фамилию. «Сивуха-Стелловский» звучит вполне аристократично, не хуже, чем какой-нибудь «Миклуха-Маклай» или «Говоруха-Отрок». Срок владения авторским правом – 50 лет с момента первой публикации, так что хватит и на мой век, и на век Олежки.
В сотне метров, запертый в своем логове, ждал своей участи его кошмарный отпрыск, а депутат с блаженным видом разглагольствовал о том, как чудесно заживут они вдали от России.
– …В Америке приятно быть богатым, не то что у нас. У нас сидишь в какой-нибудь «Ванили», обедаешь, любуешься видом на чудесный храм – и вдруг увидишь за окном бомжа или нищую старуху, лягушачья ножка в горле-то и застрянет. А там все сыты, одеты, ухожены. Ну, машина у соседа попроще и дом поменьше. На психику это не особенно давит. У меня еще многое впереди. Человек я не старый, нахожусь где-то в середине августа…
Заговаривается, дошло вдруг до Фандорина. От нервного шока.
– Какого еще августа?
Сивуха охотно объяснил:
– Это я сам придумал. Если человеческую жизнь уподобить одному году, получится, что мой возраст, пятьдесят лет, – это середина августа. Отличная пора. Время сбора урожая, а впереди еще и золотая осень. Ну и про бабье лето не будем забывать, – подмигнул он. – Калифорния, Голливуд, модельки, старлетки…
– Вы что, боитесь идти к сыну? – перебил Николас. – Время тянете?
Улыбка на лице Аркадия Сергеевича из хитрой сделалась смущенной.
– Честно говоря, робею. – Депутат виновато поежился. – Я всегда знал, что Олег гений, но это… это… – Сивуха задохнулся. – Он фри-масонский бог. Мой Бог! У нас всё наоборот, понимаете? В Библии Бог – Отец, а у меня Бог – Сын.
Он с восторгом обернулся к Фандорину, наткнулся на суровый, неприязненный взгляд и коротко вздохнул.
– Ладно. Пошли.
Охранники так и торчали во дворе. Один держал в руке пистолет, остальные – резиновые дубинки. Правда, увидев депутата, все четверо, как по команде, оружие спрятали.
– Мы не сами, – нервно сказал Котелков и показал на Фандорина. – Это вот он. Говорит, будто ваш сын… Ну, короче… – Он совсем смешался. – Мы ничего такого, даже не совались. Я только к двери подходил, слушал… А там тихо…
– Всё правильно, – оборвал Сивуха, не глядя на говорившего. – Идите. Вы больше не нужны. С милицией свяжутся мои ребята. Когда понадобится.
Входить в дом он не торопился. Наверное, ждал, когда уйдут посторонние. Даже телохранителей с собой не взял.
Фандорин выяснил, отнесли ли Валю в приемное отделение, и присоединился к Аркадию Сергеевичу.
Во дворе остались только они двое.
Лицо депутата подрагивало, глаза опять были на мокром месте.
– Бедный мальчик… Сидит там, как загнанный зверь, и думает: предал я его или нет.
Он пошел вперед, а когда Николас хотел последовать за ним, властно бросил:
– Нет. Я один.
Поднялся на ступеньку, открыл дверь, скрылся внутри.
Его не было очень долго, тридцать девять минут (Фандорин засек по часам).
Из главного корпуса выглянули телохранители – начали нервничать. Но топтались у выхода. Очевидно, получили твердый приказ не соваться.
– Ну что там? – крикнул один – тот самый, что первым заметил Николаса возле «альфа-ромео».
Ника лишь пожал плечами.
Ну, а потом наконец появился Аркадий Сергеевич. Он был в одной рубашке. Дернувшимся с места телохранителям махнул рукой – не надо.
Поманил только Фандорина.
– Ну что же вы? – шепотом поторопил он медлившего Николаса. – Пойдемте.
И снова сделал манящий жест, показавшийся Фандорину очень странным и даже таинственным.
Отчего-то ужасно волнуясь, Ника осторожно переступил порог и огляделся. Олега нигде не было.
– Где же… Олег? – выговорил магистр, задыхаясь.
Сивуха пристально смотрел на него:
– Пойдемте…
Он по-прежнему говорил шепотом, медленно и как-то странно задумчиво.
Николас вышел на середину просторного помещения, огляделся и задрожал: Олег лежал на полу, возле стола – там же, где упал от толчка в грудь. Красное кимоно разметалось по полу, и показалось, будто мальчик лежит в огромной луже крови.
Вскрикнув, Фандорин подбежал к лежащему. Нет, крови не было, но открытые глаза преступника смотрели в потолок взглядом пустым и безжизненным.
– Мертв, – шепнул Николасу на ухо депутат. – Я ему голову приподнял, а она, как на нитке. Перелом шейных позвонков. Это вы его толкнули. А он о край стола ударился. Вот этим местом.
Жесткий палец Аркадия Сергеевича ткнул Нику пониже затылка.
Только сейчас Фандорин заметил, что глаза у Сивухи такие же мертвые, как у лежащего. Будто смотрят и не видят.
– Я не хотел его убивать! – пробормотал магистр. – Это он хотел меня… Видите, меч лежит! А вон там, на столе таблетка. Это яд! И доктор – видите? – показал он на тело Зиц-Коровина. – Убит выстрелом из шприца!
Тяжелая рука Аркадия Сергеевича легла ему на плечо.
– Тсс! Не надо кричать. Нехорошо, – с укором сказал депутат. – Я знаю, что вы не хотели его убить. Просто вы толкнули моего мальчика слишком сильно. Много ли ему надо? У него такие хрупкие косточки. Как у ребенка.
