Настал вечер. Сомин и Маринка сидели в одном из немногих уцелевших домов. Говорить не хотелось. Сомин закрыл глаза и снова увидел, как Яновский кладёт на гроб Арсеньева морскую фуражку. Он не слышал, что говорили генерал Назаренко, Яновский, Николаев, но лицо каждого из них врезалось в память Сомина. Только на Земскова у него не хватило сил взглянуть в тот момент, когда под орудийный салют опустился Флаг миноносца и первые комья земли ударились о крышки снарядных ящиков.
Сомин крепче сжал руку Марины и сказал:
— Вот мы, наконец, вместе, а их нет…
Она ничего не ответила, только ближе придвинулась к нему.
Сомин вытащил из кармана два истёртых письма. На серых треугольниках, пропитанных потом, уже трудно было различить адрес, но ещё хорошо выделялась надпись по диагонали зелёными чернилами: «Вернуть отправителю».
— Зачем ты это сделала тогда? — спросил Сомин. — Это твоя авторучка и твой почерк.
Марина покачала головой:
— Ручка, наверно, — моя, а почерк — нет. Это писала соседка, которая осталась в нашей комнате, когда я уехала на фронт. А ручку я забыла дома. Вероятно, письмо, которое ты послал на дачный адрес, кто- нибудь переслал на городскую квартиру. Адреса моего там не знали и отцовского тоже. Ведь это было летом сорок второго года, когда на юге вообще ничего нельзя было найти из-за отступления. Вот тебе и отправили оба письма обратно. Я прочту их с опозданием на год… — Она протянула руку.
Сомин спокойно разорвал письма и отбросил в сторону серые лоскутки.
— Зачем читать? Сейчас они не нужны, раз ты — здесь. Ничего этого не нужно.
Она сняла с Сомина фуражку и провела рукой по его волосам:
— Какой ты стал…
— Какой?
— Большой, сильный, спокойный. Рассталась с тобой с мальчишкой, а встретила взрослого мужчину, командира батареи. Неужели нужны были война, смерть моего отца, Арсеньева, Людмилы, чтобы мы пришли друг к другу?
— Не знаю, Маринка. Ты ведь тоже не такая, как была. Знаешь, за последние сутки произошло столько событий, что их с избытком хватило бы на год: бой в Павловском, смерть Арсеньева, уход оттуда, потом спасение флага, гибель Людмилы, залп Земскова на себя и бой моей батареи, с самоходками, взятие Павловского, наша встреча с тобой, и, наконец, эти похороны.
— Наша юность мчится с недозволенной скоростью, Володя. Вот мы — совсем взрослые люди, а юность осталась где-то…
— Мне не жалко её.
— И мне. Главное — мы вместе. Ты понимаешь, завтра нас могут разлучить, но мы все равно будем вместе. Всегда.
В дверь постучали:
— Разрешите, товарищ лейтенант?
— Входи, Валерка! Это мой друг, Мариночка, друг Андрея и Людмилы.
Разведчик был озабочен:
— Володя, пойди к старшому. Он меня прогнал. Попробуй ты.
— Пойду я, — сказала Марина. Она сразу поняла, о ком идёт речь.
Косотруб довёл её до поворота дороги. Дальше Марина пошла одна. Земскова она увидела у какого-то поваленного забора. Он сидел на траве. Марина села рядом:
— Можно мне побыть с вами, Андрей? Я буду молчать.
— Нет, говорите. Вы не думайте, что мне трудно смотреть на людей. Вы хорошо сделали, что пришли, Марина Константиновна.
— Просто Марина…
— Хорошо. Вот здесь, у этого забора, мы стояли. Валерка, она и я. Кажется, трава ещё хранит следы. Вы её не знали, Марина.
— Знала. Когда убили моего отца, Людмила осталась со мной. Ведь вы сами её оставили на медпункте!
— Вам было тогда не до неё.
— Конечно. Но в такие минуты зорче видишь и запоминаешь все. Я только теперь поняла ваши слова о надёжной душе.
Земсков лёг на землю, прижавшись лицом к траве. Марина долго сидела рядом с ним. С дороги раздался голос Косотруба:
— Капитан Земсков, к генералу!
Земсков встал, оправил ремень и подал руку Марине:
— Спасибо.
— За что?
— За все. А главное — за Володю. Вы помогли ему стать настоящим человеком, офицером. Мысль о вас. Любовь к вам…
В избе, где остановился Назаренко, было полно офицеров. Когда Земсков вошёл, генерал поднялся из-за стола:
— Отлично действовали, товарищ Земсков. Сегодня днём отлично действовали. Капитан Николаев доложил мне, что вы приняли на себя командование обоими дивизионами и обеспечили взятие хутора с минимальными потерями.
Яновский пристально смотрел на Земскова. Он видел в его лице сейчас много нового. Исчезла юная непосредственность. Черты стали грубее. Горе, опасности, постоянное напряжение воли сделали это лицо каким-то другим, словно Яновский видел старшего брата того Андрея, которого он знал. Особенно изменился взгляд.
— Вы очень устали, Андрей Алексеевич, — Яновский никогда до этого не называл его по имени и отчеству, — может быть, следует дать вам отпуск недели на две?
Земсков усмехнулся:
— Вы шутите, конечно, товарищ подполковник. Полк наступает, а начальник разведки поедет в тыл?
— Придётся освободить вас от этой должности, товарищ Земсков, — сказал генерал. — Вы сами приняли на себя командование полком, провели бой, даже комбатов назначаете.
Земсков не понимал, почему Назаренко улыбается.
— Обстановка заставила, товарищ генерал.
— Вот именно — обстановка! — Назаренко перестал улыбаться. — Я посоветовался с подполковником Яновским и решил назначить вас исполняющим обязанности командира полка. Есть у вас вопросы?
— Да. Я полагаю, морским полком должен командовать моряк.
— Разрешите, товарищ генерал? — поднялся Николаев. Назаренко кивнул ему головой.
— Приказы не обсуждают, а выполняют, — сказал Николаев, — но если уж речь зашла о моряках, я считаю — капитан Земсков давно стал моряком.
— Ясно? — спросил генерал. — Товарищи офицеры, обязанности командира полка выполняет капитан Земсков. Начальником штаба временно назначаю капитана Ермольченко, первым помощником начальника штаба — старшего лейтенанта Рощина, начальником разведки — лейтенанта Бодрова. Новых людей ждать сейчас некогда, а там — посмотрим. Завтра полк снова будет в бою. Карту!
СТОЯЩИЕ В СТРОЮ
ЭПИЛОГ
В конце августа 1944 года мотомехчасти Третьего Украинского фронта переправились западнее Измаила через Дунай и устремились к Констанце. Танки, бронетранспортёры, гвардейские миномётные части стремительно продвигались по степным трактам. В то же время к Констанце подошли корабли Черноморского флота. Прямо в гавань ворвались торпедные катера, морские охотники, базовые тральщики с десантом. Двойным ударом с суши и с моря город был взят.
В ранний предутренний час на главной улице Карол, тянущейся из глубины суши к морю, появились высокие, скошенные назад машины под брезентовыми чехлами. На дверке каждой из них был изображён
