все получаемые деньги на предметы роскоши. Эти лишения особенно тяготили Анну ради отца: она понимала, как необходима ему здоровая пища и аккуратный прием лекарства, а он готов был по целым неделям не есть мяса и не исполнять предписаний доктора, только бы устроить богатое угощение приятелю, зашедшему посетить его, только бы купить дочери какую-нибудь роскошную безделушку! О, как противны стали Анне все эти безделушки теперь, когда они покупались такою дорогою ценою; как искренно хотелось ей лучше жить в бедности, чем казаться тем, чем она не могла быть на самом деле! Пока наряды и вся роскошная обстановка доставались ей совершенно даром, она любила их и придавала им большое значение. Но теперь у нее часто стала являться мысль: «Да из-за чего же мы хлопочем? Стоит ли так много заботиться и мучиться для того, чтобы люди, к которым мы совершенно равнодушны, говорили: «Как прелестно одета Миртова! Как к ней идет этот наряд!» или «Миртовы, должно быть, очень состоятельные люди: он хоть и болен, а как хорошо живет, как мило одевает свою дочь!»
Она видела, что удовлетворенное тщеславие не может наполнить всю жизнь, не может заставить забыть действительных неприятностей, и мало-помалу похвалы окружающих стали радовать ее меньше прежнего. Она стала делать меньше усилий, чтобы заслуживать их, она стала даже находить оскорбительным, когда ею восхищались за ее богатый наряд; ей думалось, что лучше было бы жить с людьми, которые не видели бы в ней только богатую барышню, а уважали бы ее одинаково во всяком костюме, во всякой обстановке.
ГЛАВА XIV
Прошло четыре года. К дому Ивана Ильича Миртова подъехала карета, и из нее вышла бледная молодая девушка в глубоком трауре. Это была Анна. Она возвращалась с кладбища, куда за месяц перед тем проводила отца своего.
Последние полгода Матвей Ильич не вставал с постели, и только усердные заботы дочери поддерживали его жизнь. Тяжело было Анне ходить за больным, часто утомлялась она, иногда даже в душе роптала на свою несчастную судьбу, но теперь, когда отца не стало, она вдруг почувствовала, как сильно за эти последние годы привязалась к нему, как он был дорог ей именно, может быть, потому, что он нуждался в ней, что она привыкла заботиться о нем. Она знала, что, несмотря на его капризы и часто эгоистичные требования, он любил ее, и полюбил особенно в последнее время, когда она мало-помалу сделалась для него кроткой и преданной сиделкой, и теперь она чувствовала себя одинокой, вполне сиротой.
Ей казалось, что она готова отдать целые годы своей жизни, чтобы снова вернуть те бессонные ночи, которые она проводила у постели больного, те часы тревог и беспокойств, когда ему становилось хуже, те минуты радости, когда доктора подавали надежду на его выздоровление. Все, что было неприятного и тяжелого в ее отношениях к отцу, совершенно исчезло, она помнила одно, что навек простилась с любимым и любившим ее существом.
После похорон она переехала к дяде. И дядя, и тетка были добры к ней; впрочем, она была так поглощена своим горем, что едва замечала отношения к ней окружающих; надобно было выказать ей слишком горячую любовь, чтобы тронуть ее, а и того, и другого трудно было ожидать со стороны Ивана Ильича и его жены.
Анна вошла в переднюю, машинально скинула пальто на руки отворявшего ей дверь слуги и хотела пройти прямо в свою комнату, чтобы там поплакать на свободе. Слуга остановил ее.
— Барин просят вас, барышня, к ним в кабинет, — доложил он ей.
Анна несколько удивилась этой просьбе и тотчас же направилась к кабинету дяди. За письменным столом, заваленным целою грудою бумаг, сидел Иван Ильич с печальным, озабоченным видом, а в нескольких шагах от него полулежала в большом кресле Татьяна Алексеевна.
— Ты сейчас с кладбища, — сказал Иван Ильич, протягивая руку племяннице и оглядывая ее ласково сострадательным взглядом, — мне не хотелось беспокоить тебя, но жена находит, что чем скорее выяснить положение вещей, тем лучше. Можешь ты вынести деловой разговор?
— Конечно, дядя, — отвечала девушка, садясь на стул подле стола.
— Видишь ли, друг мой, я по твоей просьбе взялся привести в ясность дела отца твоего, чтобы ты могла знать, какое состояние осталось тебе. Дело было нелегкое… покойник не особенно любил порядок… мне пришлось работать не одному… но это все равно… одним словом, теперь все ясно.
— Ну, и что же? — спросила Анна довольно равнодушно: не все ли равно для нее? Ведь никакие деньги не вернут ей отца.
— Да видишь ли, душа моя… — Иван Ильич, видимо, колебался сообщить племяннице неприятную весть. — Дело-то плохо… по правде сказать, если продать все, что осталось, до последней нитки, то едва ли удастся заплатить все долги… Это, конечно, очень тяжело, но ты должна привыкнуть к мысли, что ты совсем бедная девушка.
— Я этого ожидала, — с прежним равнодушием проговорила Анна.
— Ты этого ожидала?! Вот странно! — вскричала Татьяна Алексеевна. — Что же ты думаешь делать?
Анна с недоумением посмотрела на тетку.
— Вот видишь ли, моя милая, — с еще большим смущением заговорил Иван Ильич, — мы с женой, конечно, очень рады, что ты у нас, и ты, конечно, можешь оставаться, сколько тебе угодно, но мы думаем, что поселиться тебе навсегда будет неудобно… да и, кроме того, у нас такая обстановка… жена находит, что тебе следовало бы от нее отвыкать, а впрочем… мы, конечно…
— Благодарю вас, дядя, — прервала его Анна. — Я рада, что вы высказались откровенно; я постараюсь недолго стеснять вас собой. — С этими словами она встала, быстро вышла из кабинета и почти бегом бросилась в свою комнату.
«Нищая! И как нищую выгнали из дому!» — мелькнуло у нее в голове. Она не плакала, она была так подавлена случившимся, что не могла ни плакать, ни думать.
Мало-помалу оцепенение Анны прошло, мысли ее прояснились, и она стала обдумывать, что предпринять. Остаться в доме дяди после слов, сказанных им, казалось ей величайшим мучением. Надобно было уйти — но куда? Она слыхала, что есть женщины, которые живут своим собственным трудом, но она понимала, что для этого нужно что-нибудь знать основательно, что-нибудь уметь делать отлично. А что знала, что умела она? В доме тетки она научилась болтать по-французски и по-английски, немножко играть на фортепьяно, слегка рисовать, ловко танцевать, со вкусом одеваться; этим нельзя было заработать себе пропитание. В последние годы она много читала, но читала без всякого порядка и руководства, что попадало под руку. Она приобрела несколько знаний, но эти знания были неполные и отрывочные; она научилась многое понимать, ко многому относиться разумнее прежнего, но все это не могло дать ей куска хлеба.
Горькие, тяжелые минуты переживала бедная девушка! Она знала, что у нее был один друг — ее добрая, нежно любившая ее бабушка. Но что могла сделать для нее старушка, жившая за семьсот верст, сама бедная! Анна сообщила ей коротеньким письмом о смерти отца, но даже не решилась огорчать ее описанием своих настоящих неприятностей. А вблизи себя она не видела никого, к кому могла бы отнестись с полным доверием, с надеждой на полное сочувствие.
Дядя и тетка продолжали по-прежнему ласково, добродушно относиться к ней, но она не доверяла этому добродушию, она смотрела на него, как на красивую маску, под которой скрывается далеко не добродушное желание, — поскорее освободиться от «бедной родственницы».
Так прошло несколько дней. Анна все еще не придумала, как устроиться, и это сильно мучило ее. Раз утром, машинально просматривая газету, она напала на объявление: «Требуется особа, умеющая ходить за больными, в компаньонки к пожилой даме».
