ближе подходило время к рождеству, тем печальнее становилась она. Наконец один раз (это было именно в тот день, когда Иван Алексеевич принес свои наградные деньги и когда он, вследствие этого, был особенно весел) она пришла к обеду с такими красными, заплаканными глазами, что отец и мать в один голос вскричали:
— Машенька, что это ты? Что с тобою случилось?
— Ничего, — печальным голосом проговорила девочка, и во весь обед от нее не могли добиться ни слова больше.
Вечером Иван Алексеевич и Елизавета Ивановна опять принялись за допросы. Сначала Маша упорно молчала, но наконец она разразилась слезами и вскричала:
— Ах, я такая, такая несчастная!
— Да что же с тобою случилось? Какая такая беда? — тревожно спросил отец.
— Ты нам расскажи свое горе, — увещала мать, — может быть, мы вместе и придумаем, как ему помочь.
— Нет, вы не поможете, уж я знаю, что не поможете! — слезливо говорила Маша.
— Да ты попробуй, расскажи!
— Ну, вот видите, у Любочки Петровой — это моя самая лучшая подруга — будет накануне рождества елка и детский бал; она приглашала очень многих из наших гимназисток, и все пойдут, только мне одной нельзя, а там будет так весело, так хорошо!
— Да отчего же тебе-то не идти к ней, Машенька? — заметила Елизавета Ивановна. — Надеть нечего? Так ведь папенька хотел сделать тебе подарок к празднику. Попроси, чтобы он купил аршин пятнадцать кисеи, я сошью тебе прехорошенькое платьице.
— Нет, мама, благодарю: я уж лучше совсем не пойду, чем идти так, чтобы на меня все пальцем указывали. Другие девочки будут в настоящих бальных нарядах, с цветами на голове, а я вдруг явлюсь в кисейном платьице допотопной работы! Нет, уж не надо! Пусть другие веселятся, где мне, несчастной, с ними равняться! — Девочка положила голову на стол и снова зарыдала.
— Конечно, тебе нечего равняться с богатыми, — заметила Елизавета Ивановна и отошла от дочери, полуопечаленная ее горем, полусердясь на ее малодушие. Иван Алексеевич хотел также отойти, но не мог. Рыдания Маши слишком больно отзывались в его мягком сердце.
«Молода она, конечно, повеселиться хочется, да и тяжело сознавать себя всегда хуже других!» — думалось ему. Он сел подле девочки и старался нежными ласками утешить ее. Не тут-то было.
— Папенька! — вскричала Маша. — Зачем вы говорите, что жалеете меня, что готовы все для меня сделать! Ведь вы очень можете доставить мне это удовольствие, однако же не доставляете.
— Да как же я могу, Машенька?
— Очень просто: ведь вы говорили, что получите к рождеству пятьдесят рублей награды?
— Так-то так, голубчик, да только деньги эти у нас уже все заранее распределены.
— Ну, да, я знаю! Маменька мечтает купить березовых дров, да чайных чашек, да еще чего-то в этом роде, а вы собираетесь надарить разных пустяков мальчикам! Конечно, для меня у вас нет денег!
— Но ведь, послушай, Машенька!..
— Папенька, что вы меня уговариваете! Я ведь ничего у вас не прошу! Я даже не хотела рассказывать вам, о чем я плачу, вы сами начали меня допрашивать! Мне ничего от вас не нужно… Только я все-таки очень и очень несчастна!
Иван Алексеевич сильно задумался и начал про себя соображать, что может стоить бальный наряд девочки и какими из предложенных покупок можно для него пожертвовать.
Хотя Маша и сказала, что не хотела рассказывать родителям о своем горе, но на самом деле она беспрестанно заговаривала о нем и с отцом, а главное — с матерью.
— Ведь все равно, — говорила она Елизавете Ивановне, — те деньги, что папенька взял себе, уйдут на пустяки: на лошадок да на солдатиков для братьев. А мне бы так хотелось побывать у Петровой! У нас все девочки уже несколько раз бывали на балах, а я даже не знаю, что такое бал! Если бы папенька подарил мне свои десять рублей, да вы дали бы мне рубля два-три, так, пожалуй, мне и хватило бы.
И вот желание Маши исполнилось. Елизавета Ивановна скрепя сердце пошла с ней по магазинам покупать необходимые для бала вещи. Тринадцати рублей, которые просила сначала девочка, оказалось далеко недостаточно: одно платье стоило пятнадцать рублей, да к нему понадобился широкий пояс из лент, да перчатки, да новые ботинки, да убор головы у парикмахера. Маша с необыкновенным оживлением распоряжалась всеми приготовлениями к предстоящему удовольствию, она была весела, как птичка, и нарочно старалась не замечать грустных взглядов, которые бросал на нее отец, и того неудовольствия, с каким мать отдавала ей рубль за рублем из своего сокровища. Больше половины денег, полученных Иваном Алексеевичем в награду, пришлось истратить на ее прихоти, остальные пошли на уплату долгов да на покупку дров; о подарках младшим детям, о том, чтобы доставить какое-нибудь удовольствие самим себе ни отец, ни мать не могли и думать.
Настал вечер сочельника. В восемь часов к домику Смирновых подъехала карета, — это одна из Машиных подруг заехала взять ее с собою. Маша, целый час перед тем вертевшаяся перед зеркалом, охорашивая свой наряд и любуясь собой, наскоро попрощалась с родителями и побежала садиться в карету. Отец и мать стояли у окна и провожали ее глазами. Мальчики приютились тут же и с любопытством поглядывали и на отъезжающую сестру, и на ярко освещенные окна противоположного дома.
— Папа, — вскричал шестилетний Миша, — смотри-ка, там, напротив, уж зажгли елку! Когда же ты нам подаришь игрушки? Теперь пора!
— Я уж очистил на столе место для солдатиков, — сказал Вася, заискивающими глазами поглядывая на отца.
Ивану Алексеевичу было очень тяжело, что он обманул надежды детей, что он ничем не мог порадовать их.
— Милые мои! — с усилием выговорил он. — Нет у меня для вас игрушек, потерпите, когда-нибудь я и вас потешу! — И он отвернулся, чтобы не видеть грустно недоумевающего выражения, с каким дети слушали его слова, чтобы не видеть слез, брызнувших из глаз их.
— Да, нечего сказать, не так думали мы встретить нынче праздник! — со вздохом проговорила Елизавета Ивановна. — Зато дочка-барышня в карете поехала!
— Не сердись на нее, — кротко заметил Иван Алексеевич, — ведь она еще ребенок, сама не понимает, что делает; вырастет большая, за все нас вознаградит!
— Ах, полно, пожалуйста, не говори ты мне этого! — вскричала Елизавета Ивановна. — Уж если теперь у нее нет никакого желания потешить чем-нибудь маленьких братьев или избавить от лишней работы отца с матерью, так большая вырастет — еще хуже будет! Теперь она стыдится перед такими же девчонками, как сама, признаться, что отец ее бедный, а вырастет — и отцом не захочет считать бедного человека!
Иван Алексеевич опустил голову.
— Господи, неужели это правда?! — тихо прошептал он. — А ведь я так люблю ее! — И он сам не заметил, как две слезы медленно скатились по щекам его.
Итак, Маша была на балу у своей подруги и была в настоящем бальном платье. Она одна из всей семьи встречала праздник среди веселья. Но было ли ей самой весело?..
