Аленушка покорно села на указанное место, она с благодарностью взяла кусочек сладкой булки, который подала ей mademoiselle.
Лидочка спешила пить чай, чтобы скорее идти к своей новой подруге. Она ужасно скучала в деревне, где ее мало учили, где mademoiselle большую часть времени проводила с ее матерью в чтении каких-то французских романов, где у нее не было ни одной подруги и куда ей не позволили даже перевезти все городские игрушки. Накануне ей было очень интересно смотреть на игру крестьянских детей, она в душе даже позавидовала им, и теперь она надеялась, что эта маленькая крестьяночка, такая ловкая и веселая, позабавит ее и заставит забыть деревенскую скуку. Наскоро выпив чай, она сейчас же подбежала к Аленушке и повела ее с собой в беседку, где было устроено летнее помещение для ее кукол, лошадок, коровок и других игрушек. Аленушка чувствовала сильное смущение. Она совсем не знала, как ей говорить и обращаться с такой нарядной, беленькой, деликатной барышней, как Лидочка; куклы же, в их пышных туалетах, внушали ей положительно страх. Она не смела своими грубыми, загорелыми пальцами дотрагиваться до беленьких ручек этих важных барынь, почти не смела подходить к ним. Но мало-помалу она оправилась. Лидочка была так весела, так приветлива и ласкова к ней; лайковые*[1] барыни сидели так неподвижно, выказывали так мало неудовольствия при самом бесцеремонном обращении с ними, что Аленушка понемногу ободрилась. Через час она уже довольно свободно разговаривала с Лидочкой и дотрагивалась до ее игрушек, а через два даже выдумала очень занимательную игру, которая заставляла обеих девочек громко хохотать. Мать Лидочки и гувернантка ее несколько раз входили в беседку посмотреть, что делают дети, и, видя, что Лидочка весела, а Аленушка ведет себя прилично, уходили довольные. Лидочка попросила, чтобы ей принесли завтрак в беседку, и поделилась им со своей подругой, но перед обедом Лидия Павловна — так звали мать — объявила Аленушке, что она может отправляться домой. Лидочка надула губки и готова была заплакать. В утешение ей Лидия Павловна сказала Аленушке, что она может всякое утро приходить играть с барышней. Обе девочки остались очень довольны этим позволением, они нежно поцеловались на прощанье, и Лидочка проводила свою новую подругу до самой калитки сада, беспрестанно повторяя:
— Так ты придешь завтра? Смотри же, непременно приходи, я буду тебя ждать!
— Приду, приду, — отвечала Аленушка, — ранешенько приду, еще вы спать будете!
Весело, даже с некоторою гордостью, возвращалась Аленушка домой. Она совсем забыла приказ дяди не продавать ягод меньше как за гривенник, совсем забыла, что ей ничего не заплатили за ее ягоды, и с восторгом представляла себе, как будет удивляться бабушка ее рассказам обо всем, что она видела в барском доме. Действительно старушка и удивилась, и обрадовалась, узнав, что ее внучка попала в милость к господам. Она погладила Аленушку по кудрявой головке и ласково сказала:
— Это тебе, сиротинушке, Бог счастье посылает. Ты барам угождай, так и от них милость увидишь, твое дело сиротское, всякому должна услужить!
Дядя Пахом, возвратясь домой вечером и узнав о приключениях своей племянницы, не остался доволен ими:
— Нечего тебе баловаться, в барские хоромы лезть, — сердито проворчал он, — ты мужичка, так и знай свою работу мужицкую.
Аленушке очень не понравились эти слова дяди, она не смела возражать ему, но так как он не запретил ей положительно ходить к господам, то она и решила, не обращая внимания на его ворчанье, отправиться туда на другой же день. Бабушка вполне поддерживала ее в этом. На следующее утро она сама тщательно причесала ей голову, дала ей надеть ситцевый сарафан и повязала ей на шею свой собственный новенький ситцевый платочек. Аленушка пришла в господский сад так рано, что вся даже прислуга в доме спала, и успела вдоволь нагуляться в саду и во дворе и даже нарвать на лугу целый букет полевых цветов, прежде чем Лидочка встала. Этот день прошел для обеих девочек еще веселее вчерашнего, так как они уже совершенно познакомились, и Аленушка не дичилась больше.
Она даже стала слишком развязна и совершенно бесцеремонно хватала за руки и за платье барышню, называла ее просто «Лида» и «ты». Это не понравилось Лидии Павловне.
— Послушай, девочка, — сказала она строгим голосом, — барышня так добра, что позволяет тебе играть с собой, но ты не должна забываться.
Это замечание очень смутило Аленушку. Как ни мала она была, но она поняла, или, лучше сказать, почувствовала, что не может быть веселой игры там, где нет равенства между играющими, и ей на минуту показалось, что лучше идти домой к своим подругам, которых можно называть как угодно. Но это продолжалось только одну минуту. Лидия Павловна вышла из беседки, а Лидочка, заметя смущение своей подруги, поспешила утешить ее.
— Полно, — сказала она, ласкаясь к ней. — Ты меня только при больших называй «барышней», а когда мы одни, так мне все равно, как ты меня зовешь. Ну, давай же играть!
И Аленушка, забыв свое минутное огорчение, весело принялась за игру.
С этих пор она стала каждый день приходить к Лидочке. Иногда ее оставляли у господ на целый день, иногда же отправляли домой раньше, смотря по тому, была ли у матери и у гувернантки охота заниматься с Лидочкой или им приятнее было дочитывать свой роман, предоставляя детям играть на свободе. Обе девочки очень подружились между собой. Аленушка никогда в жизни не видала игрушек, и потому беседка, наполненная ими, казалась ей каким-то волшебным замком, в котором часы летели незаметно. Чтобы не лишиться позволения приходить в эту беседку, она готова была исполнять множество капризов Лидочки и во многом уступать ей. Лидочка со своей стороны очень дорожила деревенской подругой, которая была так весела, так изобретательна на новые игры, она боялась обижать Аленушку, боялась, что та, пожалуй, перестанет приходить к ней, и старалась обращаться с ней как можно ласковее. Конечно, без маленьких ссор дело не обходилось; но ссоры эти бывали непродолжительны: каждая девочка чувствовала, что для собственного удовольствия должна поддерживать мир, и согласие скоро восстанавливалось. Лидии Павловне и mademoiselle Аленушка нравилась. При них девочка чувствовала себя неловко и потому была тиха и почтительна. Кроме того, она забавляла Лиду, что давало им возможность целый день не заботиться о ней, и за то они были благодарны маленькой крестьянке. Свою благодарность mademoiselle выражала кусочками сахара и булки, пирожками и конфетами, которые она совала в руку Аленушке почти всякий день при уходе ее домой, а Лидия Павловна более существенными подарками: она несколько раз давала Аленушке денег для передачи бабушке, кроме того, купила ей ситцу на два сарафана, коленкору*[2] на рубашки, чулки и башмаки. Все эти подарки очень радовали Аленушку, а еще более радовали они ее бабушку, гордившуюся тем, что из всех детей деревни господа оказывали милость одной только ее внучке.
Так прошло все лето. Приближалась середина августа, и господа стали поговаривать об отъезде в Петербург. Когда Аленушка услышала в первый раз от Лиды о том, что им осталось поиграть вместе всего несколько дней, она разразилась такими горькими рыданиями, что Лидочка сама расстроилась и принялась плакать вместе с нею. В этот день девочки почти не играли. Аленушке тяжело было браться за игрушки, которых она скоро совсем не увидит, а Лидочке казалось, что без веселой подруги все эти игрушки будут скучны и незанимательны. Аленушка рано ушла домой, печальная и унылая.
В тот же вечер Лидочка, сидя на скамеечке у ног матери, сказала ей:
— Мама, знаешь, мне совсем не хочется ехать в Петербург.
— Что это значит, отчего?
— Оттого, что там не будет Аленушки. С ней мне так весело играть, как ни с одной девочкой! Мама, возьмем ее с собой!
— Что ты, душенька, полно, что же она будет у нас делать?
— Да играть со мной, мама! Мне так скучно одной! Знакомые девочки приезжают не часто, да при них надо всегда быть в хорошем платье, все смотреть, как бы не запачкать или не смять чего-нибудь у них или у себя, а Аленушка бы всегда была со мной, она такая славная, с ней так весело! Мама, душенька, возьмем ее!
— Ну об этом еще надо подумать, дружок, да поговорить с mademoiselle.
— Милая мамочка, дорогая, я буду так, так плакать, если ты не возьмешь Аленушку!
«Да и в самом деле, не взять ли девочку с собой, — подумала Лидия Павловна, — она забавляет Лидочку, к тому же она сирота и такая хорошенькая; это будет доброе дело».
Она посоветовалась с mademoiselle; mademoiselle очень обрадовалась намерению Лидии Павловны.
