Если Гейне подойдет, время от времени могу присылать в таком же роде все небольшие вещицы, главным образом из русской и французской литературы… Вы не боитесь индивидуализации, доведенной до фантастичности?
В «Весах» меня назвали эстетическим нигилистом[93] — это неточно, т. к. я ничего не отрицаю. Но, действительно — для меня нет большего удовольствия, как увидеть иллюзорность вчерашнего верования… Книгу мою назвали также беглыми заметками[94] — против этого я решительно протестую. Я дорожу печатным, да и вообще словом… и много работаю над каждой строкой своих писаний. Я уверен, что Вас не обманет манера моего письма… Наконец, упрек «Весов» в том, что я будто подражал Мережковскому[95] — неоснователен. Мережковский очень почтенный писатель, высокодаровитый, но я никогда сознательно не пил из чужого стакана… Еще хоть бы сказали Уайльда, — тот в самом деле когда-то меня сильно захватил, пока я не увидел, что он просто боится черта и через Гюисманса и messe noir [96] пробирался только к исповедальной будке.[97] Эх… бумаги мало… А жаль.
Искренне Вам преданный И. Анненский.
Р. S. Я бросил псевдоним «Ник. Т-о».[98]
Е. М. МУХИНОЙ
Се 27. Х 1906
Pscow
Apres une nuit tres tourmentee, dans le desespoir d'une vilaine chambre d'hotel que bienfait, oh ma blanche consolatrice, que quelque pages de Vous en ceschers caracteres remains si… effaces… si lointains…
Toute la journee a ma triste besogne l'e ne pensais qu a vous ecrire. Il fait? deja sombre mais mon premier moment libre vous appartient.
Changeons de decor, voulez vous? Abolissons le miences abominables. lits d'auberge le tas de pommes sous ma table… et la moisissure de ce mur qui me barre la vue et qui m'enleve les yeux enrhumes de ce vieil ivrogne que les. grecs ont si delicatement surnomme Ouranos (Ciel). Abolissons meme le votre sfe elegant… Bast… Je brise ce cadre, si charmeur pourtant. Un'ya ni vous, ni moi… Il уa la mer… Noire pour etre d'azur et legerement duvetee d'ecume… Il уa le soleil si definitivement, si grossierement rond, fatigue, rougeatre, presque bronze tout pres de l'horizоn. La journee a ete tropicale… Voyes vous. encore se dessiner la haut ce pale substitut du souverain agonisant, cette lunesi jaune et si vaguement ronde — on dirait une tranche de melon sur une assiette devenue bleue pour etre trop abondamment lavee… Et encore ce tas debailments palais, masures, eglises et prisons — mais qui sont pour le moment tous cachots fraichement blanchis a la chaux, mornes et aveugles et dardant leurs prunelles etrangement dilatees vers Ie ciel mourant-spectre effraye par un autre…
Au balcon il уa un malade et il se laisse doucement bercer par la fralche harmonie du soir… oh… Il la voudrait… oui… se laisser bercer… Mais il уa un regret et il уa un reproche qui ne veulent pas de repos… Et ils n'obeissent pas, ces vilaines betes au rythme de tout ce qui meurt si splendidement et qui se tait en mourant.. Mais ils font des grimaces et n'osant pas crier ils s'amusent a donner des piqures au coeur du convalescent… et il dit lui meme; pour ces vilaines betes… «Le reve n'a rien a evoquer… rien a evoquer…»
I. A.[99]
E. M. МУХИНОЙ
14. XII 1906
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Екатерина Максимовна,
Простите за каракули, и то запоздалые. Я тут прихворнул. Очень благодарю Вас за сведения о книгах. <1 нрзб> (эти легенды для детей) — самая подходящая книга, и я пошлю за ней к Циннер. Ведь там ее найдут, — не правда ли? Переплет? это не так уж важно, если нет в переплете или хотя бы картонаже.
Пожалуйста, не хворайте. Оставьте же и нам хоть какую-нибудь привилегию… Читаю лежа в постели Ибсена… Снежные люди… Снежные люди… Поющая руда… Недвижные, застывшие розовые зори… Женщины с кроличьими воротниками, молитвенником… и острый, убивающий воздух голых утесов… Зима… зима жизни… Ибсен?.. Какой это в жизни, должно быть, был тяжелый человек… Он пишет — точно хоронит… Оттого ли, что от героинь его пахнет елкой и можжевельником?..
Когда же Вы в Царское? Ваш И. Анненский.
Е. M. МУХИНОЙ
16. XII 1906
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Екатерина Максимовна,
Милая, привезите легенды. Не знаю, когда я выберусь. Хотя я и ползаю, но только по комнатам. Едва ли выеду ранее 20-го, на каковое число отложил заседание Попеч<ительного> Сов<ета>. Иначе — ранее конца месяца я бы и не рискнул даже. Ведь инфлуэнца c'est comme la femme: c'est trompeur.[100] Сегодня целый день сижу за бумагами… Вышел Еврипид… Вы любите Ибсена?.. Холодно… резко… до жестокости резко иногда. Сегодня вечером, когда кончу ненавистные дела, буду читать «Женщину с моря»…[101] Знаете? Чем более я думаю над Гамлетом, тем ничтожнее кажутся мне выводы мои из этой трагедии. Боюсь, что все мои заметки сведутся к тем словам, к<ото>рые Эккерман приписывает Гете: «Пьеса, как „Гамлет“, все-таки, что бы там ни говорили, лежит на душе, как беспросветный загадочный вопрос»…[102] Гамлет?.. Право, о нем уже были сказаны все слова: и звучные, и глубокие, и острые, и жгучие… и какие еще… Да и страшно говорить о нем после Гете, Гервинуса, Куно Фишера, Брандеса, Белинского.[103] Страшно, а в то же время влечет, как море, как бездна, как чуткое безмолвие… То, что было у меня написано, я отверг и уничтожил. Слава богу, отделался хоть от одного кошмара.
Ну, храни Вас бог. Желаю Арк<адию> Анд<реевич>у скорей поправиться. Жду Вас в Царское…
Весь Ваш И. Анненский.
А. В. БОРОДИНОЙ
12. I 1907
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Анна Владимировна,
Дина все не поправляется: температура скачет — утром сегодня было 36,4, а к пяти часам 38. Слабость Дину донимает: пробовала она было написать записку сидя на постели — кончилось тем, что записки не написала, а вся в испарине улеглась опять. У Вали[104] температура все время была нормальная, но его мучили сильные боли, и поплакивал он, бедняжка, то и дело. Сегодня ему не больно, но он только очень смущен своим безобразием. Доктор надеется, что дело обойдется без осложнений, которые у мальчиков бывают иногда в этой болезни пренеприятные и требуют
