Самусь поприветствовал капитана, но тот даже не взглянул на него.
— Товарищ капитан, — обратился к нему Самусь, будто не заметив враждебности, — вы не можете объяснить, почему в этом вагоне нет пассажиров?
Капитан резко остановился, даже каблук правого сапога врезался в песок, и уставился злыми зелеными глазами на лейтенанта:
— А вы кто такой?
— Командир комендантского взвода.
— Вот и исполняйте свои обязанности.
У Самуся побагровела шея и нижние веки надвинулись на глаза, оставив зрачкам небольшую щелку. Лейтенант только усилием сдерживал себя.
— Если вы не ответите на мой вопрос, — сквозь зубы, чуть ли не шепотом проговорил Самусь, — я прикажу бойцам осмотреть вагон без вашего разрешения.
Капитан криво усмехнулся и возразил:
— Попробуй.
Женщина тронула Самуся за рукав:
— Хай ему грець. Пийдимо.
Но Самусь уже взвинтился, и теперь его трудно было остановить. Андреев, видя, что события принимают крутой оборот, снял винтовку с плеча и взял ее на изготовку. То же сделали и другие бойцы. Однако эти приготовления никакого впечатления на капитана не произвели. Он по-прежнему разгуливал возле вагона взад-вперед, поглядывая на часы.
Как ни странно, но Григорию нравилась выдержка саперного капитана. Надо ж обладать таким хладнокровием. Ведь если Самусь прикажет отогнать его от вагона, а Григорий уже не сомневался, что лейтенант не выдержит, то ведь худо саперу придется, ой как худо. И он прямо-таки обрадовался, увидев спешащего к ним батальонного комиссара в сопровождении все той же пробивной бабенки.
Комиссар подошел к вагону упругой властной походкой и спросил лейтенанта:
— В чем дело?
Самусь козырнул:
— Разрешите?
Сбиваясь от не остывшего еще волнения, Самусь доложил обстановку. Женщина раза два бойко перебивала его, но Волжанин сердито повел на нее глазами, и она прикусила язык.
— Откройте дверь, капитан! — приказал он, когда Самусь кончил.
— Вагон пустой, товарищ батальонный комиссар. Он предназначен для семьи полковника Ямпольского. Я выполняю приказ полковника.
Когда капитан открыл дверь, комиссар ловко вскочил в вагон и, осмотрев его, удовлетворенно сказал:
— Да тут целую роту поместить можно. И семье полковника места хватит. Перестарались, капитан. Полковник не будет в претензии, если вы пустите в вагон этих женщин. Я его знаю.
Он спрыгнул на землю. Капитан что-то хотел возразить, но Волжанин досадливо от него отмахнулся и повернулся к женщине:
— Чего, чернобровая, так загадочно смотришь? Зови своих и садитесь. Не то без вас уедут.
— Спасибочко, товарищ начальник.
— Идите, капитан, в свою часть да не забудьте полковнику передать привет от Волжанина.
Есть же на свете замечательные люди! Вот батальонному комиссару такая власть дана, даже границ ей не видно, а как легко, свободно он ее несет. Иному маленький кусочек дадут власти, ну, хотя бы рябому сержанту из первого взвода, так он от важности готов лопнуть, с бойцами разговаривает свысока, вместе с ними за компанию папироску не выкурит. А комиссар будто и не замечает, что у него столько власти. Другой бы напитана отчитал хорошенько, а этот обошелся просто, с шуткой — и всю обстановку разрядил. Очень понравился Волжанин Андрееву.
В сумерках эшелон отправился в путь.
3
Комиссар остался ночевать у Анжерова. Но не спалось. Волжанин распахнул оба окна, сам сел на подоконник и задумался. Капитан лежал на кровати, и нельзя было понять: спит он или нет.
Ночь медленно брела по взбудораженной земле, мягкая, серая, с запахами цветущей липы, ромашек и земли. На небе она зажгла несметные россыпи звезд, далеких и непонятных.
Волжанин спросил:
— Спишь, капитан?
— Не спится.
— Удивительная ночь. Вот в такие минуты я, кажется, начинаю понимать поэтов. Помните:
— Прелесть!
Но Анжеров молчал. Он был далек от лирического настроения, вообще не понимал: как можно сейчас думать о чем-то другом, и таком легковесном, как стихи, когда земля объята пожаром? Анжеров — кадровый военный, лет восемь назад окончил пехотное училище. Все эти годы, до того рокового воскресенья, были сплошной подготовкой к надвигающейся войне. Все знали — она будет, да она и вспыхивала то там, то тут — Хасан, Халхин-Гол, Финляндия, освободительный поход в западные области Украины и Белоруссии. Теперь она полыхает на огромной территории, и нам приходится несладко, если не сказать большего. Что-то тут не так, голова разрывается от дум, а комиссара потянуло на стихи. Нет, он, капитан Анжеров, тоже не сухарь — и песню хорошую любит, и в стихах понимает толк. Но всему свое время, свой час.
Видимо, Волжанин уловил сердитое настроение Анжерова, замолчал. После неловкой паузы тихо спросил:
— Что думаешь об этой войне, капитан?
— Война как война.
— А отступление?
Анжеров ответил не сразу, повернулся на спину.
— Видите ли, — наконец отозвался он, — я готовился ко всякой войне, я кадровый военный. На войне бывает разное: и наступление, и отходы, и неудачи.
Понял комиссар: не хочет ему открываться Анжеров. Боится!
— Это, конечно, правильно. Теоретически, — согласился Волжанин. — Ну, а откровеннее? Меня не бойся.
— Почему вы решили, что я вас боюсь? — в голосе Анжерова комиссар уловил насмешку.
— Тем лучше!
Капитан быстро поднялся, встал у другого окна, заложив руки за спину. Он видел неясную, загадочную в темноте веточку липы, а за нею, где-то в немыслимой глубине, мигающую звездочку.
— Так вот что я думаю об этой войне, Андрей Андреевич, — сказал капитан, не отрывая взгляда от зеленоватой звездочки. — Мы с тридцать девятого года стояли лицом к лицу с немцами. Мы знали их, видели, какие они вероломные. Они подмяли под себя всю Европу, они глядели в нашу сторону во все бинокли, готовились к прыжку. Разве это не видно было? Разве мы об этом не знали? На тысячи километров
