словно сделался меньше. Столяров вдруг изловчился и ударил по щеке, по шраму, Мошков дернулся и, сплюнув покрасневшую слюну, промолвил:
— Я не виноват, Семен!
— Забудь мое имя! — заорал Столяров.
У Климова сердито прыгали желваки. Не повышая голоса, он сказал:
— Не сметь пускать руки в ход, Столяров!
Тот глянул на политрука искоса и вздохнул.
— Своевольничаешь, Столяров, — сердито поддержал политрука Давыдов. — Я этого не люблю!
Мошкова увели в глубь лагеря, чтоб те, кто остались его ждать, ничего о происшедшем пока не знали. Еще взбунтуются, подумают, что с ними так же поступят. У них оружие, не хватало, чтобы разыгралась баталия в самом лагере.
Мишка цокал языком и проговорил, имея в виду Столярова:
— Бешеный так бешеный.
— Раньше он смирный был, — пояснила Анюта, — стрелять не хотел, вера, говорит, не позволяет. А в сорок втором у него отца, жену и дочку расстреляли — озверел. Давыдов боялся на задание его посылать, сам лез на пули, смерти искал.
Давыдов и Климов остались возле палатки, спорили вполголоса, с каждой минутой распаляясь. И вот уже Мишка и Анюта разобрали глуховатый упорный голос политрука Климова:
— Нет, не сделаешь! Это беззаконие.
Анюта зябко поежилась, понимая, что комбриг рассердился: она боялась его такого.
— Беззаконие? — рокотал давыдовский бас. — Отправить на тот свет еще одного мерзавца- — беззаконие? Это моя святая обязанность! С нашим братом они не церемонятся!
— Убивай в бою, но того, кто явился с повинной, кто хочет искупить вину, нельзя. Есть приказ Главнокомандующего!
— Приказ для тех, кто заблудился, но не для палачей. А у этого руки в крови, не подходит он под этот приказ!
— Подходит!
— Столярова спроси!
— Я понимаю Столярова. Но он сам не видал — мог ошибиться.
— Думаешь, у одного Столярова семью погубили, у других нет? Отдай Мошкова, они растерзают его — вот и все следствие. Сегодня же этот мерзавец будет расстрелян.
— Не будет!
— Это почему же? — гневно удивился Давыдов.
— Не посмеешь. И не дадим.
Политрук повернулся и зашагал прочь. Давыдов свинцово смотрел вслед, и лицо стало понемногу отходить. Исчезла окаменелость, мягче стали морщинки у глаз и на лбу, во взгляде появилась растерянность, видимо, Давыдов и сам был не рад таким вспышкам ярости.
— Лешка! — крикнул он. — Где ты провалился?
Лешка вырос перед комбригом голый по пояс, но в пилотке.
— Это еще что за маскарад?
— Анюта, товарищ комбриг, — испуганно залепетал Лешка, он тоже слышал разговор Давыдова с политруком, видел, как рассвирепел командир, и тоже боялся его такого.
Давыдов повернулся в сторону Анюты, заметил белье, развешанное сушиться на антенне, видимо, хотел отчитать Анюту за то, что она развесила белье на открытом месте, но в это время обнаружил Качанова. И гром разразился над Мишкиной головой. Когда гвардеец ощутил на себе властный гневный взгляд комбрига, он интуитивно вытянулся, в струнку, бросив руки по швам. Давыдова не боялся, но тем не менее ему стало не по себе.
Давыдов приблизился и, сдерживая бас, спросил Анюту:
— Этот зачем здесь?
— Разрешите, товарищ командир? — вступил в разговор Мишка. — Проходом!
— Я спрашиваю тебя! — сурово взглянул Давыдов на радистку, совершенно игнорируя Качанова. Анюта выпрямилась, посмотрела на командира прямо и подтвердила:
— Шел мимо.
— Чтобы никаких мимо! — приказал Давыдов. — Лейтенанту Васеневу я скажу, чтоб не распускал своих подчиненных.
Мишка обиделся. О происшедшем не доложил ни сержанту, ни Васеневу. Рассудил по-своему: если комбриг сделает выговор лейтенанту, то Мишка тогда ответит за все чохом, один раз. А доложить сейчас — будет взбучка. А вторая произойдет после того, как Давыдов погладит против шерсти Васенева.
К вечеру Васенев распределил группы. В первую включил себя, Качанова и проводником местного партизана. Вторую возглавил Андреев. С ним шли Ишакин и Алексей Васильевич Рягузов. Третьей группой командовал Ваня Марков. Андреев отозвал лейтенанта в сторону и посоветовал:
— Сам не ходил бы, товарищ лейтенант.
Васенев удивленно и немножечко обиженно вскинул брови:
— Почему?
— У тебя под началом все подрывники, а мы уходим мелкими группами. Рискованно.
— Слушай, все хочу спросить — на мосту поздравил меня с боевым крещением искренне?
— Конечно! Да ты что?
Васенев смущенно улыбнулся:
— По-моему, я выглядел глупо. Командовал парадом ты да Марков.
— Ну и мнительность у тебя! Даже о себе неуважительно думаешь. Ребята верят в тебя, а ты такое сейчас загнул. Если хочешь знать, Качанов, когда привязывал заряд к мосту, на тебя и поглядывал одного: тут ты или нет.
— Ну и что?
— Веселее работалось! Суетился бы ты, торопил или спрятался в укрытие, он бы нервничал.
— Тогда зачем же предлагаешь остаться в лагере?
— Ты главный подрывник, а отряд переходит на диверсии — сколько много от тебя будет зависеть! А вдруг с тобой что случится?
— Все-таки я пойду. За чертом сюда было лететь, если отсиживаться в лагере? Спасибо за совет, но я согласовал с Давыдовым.
Перед заходом солнца группы пустились по своим опасным маршрутам.
2
— Ну, Алексей Васильевич, — сказал, улыбаясь, Андреев усачу Рягузову. — Вы у нас главный рулевой. Куда повернете, туда мы и пойдем.
— Можем, — тряхнул левым плечом партизан, поудобнее прилаживая за спиной карабин — на правом раненом плече не мог носить. — Тутошний лес мой родной дом. Каждая сосенка знакома, каждый уголок свой.
Лейтенант пожал Григорию руку, пожелал удачи, Григорий тоже. И первая тройка отправилась в путь — направляющим усач, за ним Андреев, замыкал Ишакин. Апатия у Ишакина не проходила. Делал все как полагалось, но машинально, не заинтересованно, не задумываясь. И много спал. Конечно, к голодному пайку нужно привыкнуть, это не каждому легко дается. Ишакину особенно тяжело. Однажды чистосердечно признался, что голодную слюнку в свое время поглотал вволю, страшился повторения. А повторение наступило.
Уже подходили к линии секретов, охранявших лагерь, когда группу догнал Мишка Качанов. Андреев, увидев его, сказал Рягузову, чтоб тот остановился. Зачем бежит Качанов? Неужели изменилась обстановка и
