шрамом на щеке исчез незаметно, будто испарился — Григорий и Васенев не успели и глазом моргнуть. Лейтенант не на шутку задумался. Обстановка здесь необычная, много в ней еще непонятного, а тут такое назначение, точно обухом по голове. Не успел ступить на партизанскую землю, не осмотрелся, как следует, в жизни не подорвал ни одного проклятого фрица, знал только теорию — и бах: командир подрывной группы, или, как выразился Давыдов — начальник команды подрывников.
На Большой земле подобное назначение окрылило бы лейтенанта, нос бы задрал кверху — мол, вот я какой! А здесь совсем другое дело. Где они, эти фашистские эшелоны, и как к ним подступиться? Андреев сразу понял затруднение лейтенанта и решил, что это к лучшему. Теперь волей-неволей придется по- настоящему браться ему за ум, привыкать к новой роли.
Васенев подозвал Маркова:
— Знаете, где мы остановились?
— Конечно.
— Подтяните туда свою группу.
— Да они все там, товарищ лейтенант. Я ведь тоже был там, пока меня не вызвали.
— Могли разойтись.
— Могли, — согласился Марков и приветливо улыбнулся. — Все ясно — понятно.
Васенев строго поднял на него цепкие глаза, но вовремя спохватился: перед ним не солдат регулярной армии, умеющий отвечать по-военному, и махнул рукой:
— Идите!
Когда Васенев ушел, Марков сказал:
— Строгий у вас лейтенант.
— Подходящий! — живо отозвался Григорий. Не было нужды сейчас раскрывать перед незнакомым человеком слабости Васенева. Любопытно, а каков же Ваня Марков? Лицо вроде приветливое, добродушное, глаза глубоко посаженные, умные. Они у него похожи на черемушники, на которые упали капли росы и которые осветило солнце.
— Откуда?
— Орловский. У нас в отряде большинство местных — брянских, орловских, карачевских. Есть и окруженцы.
— А Давыдов не военный?
— Гражданский, из Брянска он.
— Геройский, видать.
— Толковый. Фрицев колотить мастак. Ставить им концерты умеет — талант.
— Почему его комбригом зовут?
— Воинских званий у нас нет. А Давыдов одно время партизанской бригадой командовал — вот и величают комбригом.
— А часто приходится с немцами сталкиваться?
— Почитай, всю весну из боев не вылазили. А как на дуге началось — здесь стихло, ушли каратели.
— Досталось?
— Само собой. Наших полегло много, а фашистов не счесть. Все леса хотели фрицы очистить от нас, да зубы поломали. Давали мы им прикурить. Маневрировали, изматывали — немец в лесу не очень ловкий, боится леса. Ну, а мы дома. У нас такое выражение в ходу — «давай пострекочем».
— Как это — «пострекочем»?
— Наскочим неожиданно на фашистов, пустим в ход автоматы, укокошим десяток-другой гитлеровцев — и поминай как звали. Потом в другом месте. Вот и вошло в обиход: «Ну, что, товарищ политрук, пострекочем?» — «Пострекочем, товарищ комбриг!» Не слышал, как восемь десятков автоматов враз стрекочут?
— Не приходилось.
— Музыка! Как там на Большой земле?
— Тоже трудно, но, конечно, не так как здесь.
Марков спрашивал, как живут люди на Большой земле, что там интересного, какие у нас войска, много ли техники.
Отвечая на вопросы, Андреев и сам переосмысливал виденное еще только вчера, старался разглядеть привычное на расстоянии и в другой обстановке.
Возле Курска и Орла или, как выразился Марков, на дуге, клокотала битва. Сшиблись в лоб бронированные войсковые махины. Фашисты кинули новую технику — «тигров» и «пантер». В голубом летнем небе грохотали армады самолетов, и главное — наших больше! Да, да! Это не сорок первый! Немецкие «юнкерсы» и «хейнкели» стремились прорваться в глубину, к прифронтовым коммуникациям, а их накрывали стремительные краснозвездные ястребки и расстреливали в упор, мастерски и хладнокровно. На Большой земле Григорий всему этому не удивлялся, считал в порядке вещей. А сейчас, отвечая Маркову, вдруг посмотрел на это свежими глазами и даже ахнул от гордости. В сорок первом и самолетов-то наших мало было, фашистские хозяйничали в небе и разбойничали, за одиночной целью гонялись. В сорок первом наши держали в руках гранаты да безотказные винтовки-трехлинейки, и то колошматили при случае фрицев. Теперь и танков не счесть. На Большой земле это примелькалось, а здесь как будто виделось заново.
И как бы в подтверждение рассказа, в небе родился могучий гул. Григорий и Марков остановились на поляне и подняли головы. На большой высоте на запад плыли советские бомбардировщики. Звеньями по три. Около десятка звеньев. Все кругом гудело от их рокота. Казалось, этот рокот пронизывал насквозь.
Рядом остановился пожилой партизан, с седой щетиной. Козырьком ладони защитил глаза от солнца. Принялся было считать, сколько летит самолетов, сбился со счета и невольно проговорился:
— Иваны летят.
Марков хмыкнул и с неожиданным проворством стукнул партизана, по шапке. Та упала на землю кверху донышком, засаленным до блеска. Партизан зло сверкнул глазами, они у него были зеленоватые. Веки вдруг покраснели.
— Не балуй, — хрипло сказал он.
— Забываешься, Холмов. Тебе когда-нибудь таких Иванов припаяют...
Холмов поднял шапку, двумя руками напялил ее на давно нестриженную голову и обиженно зашагал прочь. Раз оглянулся, взгляд у него был тяжелый и неприятный.
Кивнув вслед уходящему Холмову, Марков пояснил:
— Бывший полицай, у нас недавно. Ишь махнул по привычке про Иванов. Это немцы ругают нас так, в отместку, что мы ругаем их фрицами.
— Слышал.
— Давно воюешь?
— С первого дня.
— Порядочно. Смотри, Федя-разведчик возвращается, — потеплевшим голосом заметил Марков и показал рукой на край полянки, освещенный солнцем. Там шагал партизан среднего роста, в синих офицерских галифе, в немецком френче, в кубанке. На ремне крепко приторочены гранаты и финка, за спиной — русский автомат с круглым диском. Разведчик шел легко и ходко, спокойно и сдержанно отвечал на приветствия — привык к общему вниманию. Марков помахал ему рукой, Федя-разведчик в ответ улыбнулся, вроде бы даже подмигнул по-приятельски: мол, у разведчиков, Ваня, полный порядок. Сержант увидев его улыбку, заволновался: она ему показалась знакомой. И губы знакомые, пухлые... Но мало ли на свете пухлых губ. Мало ли на свете похожих улыбок!
Но вот снова что-то знакомое почудилось в нем — еле уловимая угловатость в движениях? Но походка твердая, уверенного в себе человека, бывалого солдата.
— Как его фамилия? — поинтересовался Григорий у Маркова.
— Чья?
— Феди-разведчика.
— Фамилия? — потянул руку к затылку Марков. — Вот черт! Как же его фамилия? Из окруженцев... Крутится на уме... Мы его все Федя да Федя.
Мимо проходил усатый партизан, уже знакомый Григорию — видно, словесная перепалка с Мишкой
