— И ты не очень постарел.
— Так вот и живем, — сказал Федя-разведчик. Его смущал тон, которым разговаривал с ним Андреев. Сержант не хотел его подпускать на близкое расстояние.
— Покурим? — предложил Сташевский и вытащил пачку немецких сигарет.
— Спасибо, — ответил Андреев. — Предпочитаю махорку.
Они сели на траву и закурили каждый свое. У Феди была интересная зажигалка, похожая на пистолет. Григорий загляделся на нее, покрутил в руках, рассматривая. Федя расщедрился:
— Хочешь — бери.
— Зачем же? У меня «катюша» есть.
«Катюшами» называли первобытный набор для добывания огня при помощи кремня, кресала и трута.
— А то возьми, я еще достану.
— Нет, не возьму.
— Как знаешь, — Сташевский спрятал зажигалку в карман и спросил: — Обиделся за ночной разговор? Да? И все-таки очень прошу — выслушай меня и пойми.
— Я не спешу.
— Был у меня друг, познакомились с ним после Гомеля. Воевали в одном взводе, в плен попали вместе. В плену нас разлучили, его куда-то увезли, и я больше его не видел. В прошлом году ходили со Стариком в отряд Ромашина, питание у рации испортилось. И услышал я там знакомую фамилию, фамилию своего друга. Спросил для верности: «Случайно, не Олегом его зовут»? — «Олегом», — отвечают. Разыскал я этого Олега; вижу — Олег, да не тот. Спрашиваю, где служил, в какой части. Все совпадает, представляешь? Понял я — чужой человек, присвоил документы моего друга, расстрелянного фашистами. Сцапали мерзавца, во всем признался, немцы его сюда послали. Расстреляли. А я после этого неделю, а то и больше сам не свой ходил.
— А теперь каждого подозреваешь?
— Нет, зачем же! Тебя ночью в самом деле не признал. Думаю, неужели опять такая же история, как с Олегом. Не слишком ли много таких совпадений на одного.
— Сейчас убедился? — усмехнулся Андреев. Сташевский устало сказал ему:
— Не надо так, ладно? Легко иронизировать, но ведь все это не так просто.
Андреев понял, что допустил бестактность, Феде и в самом деле нелегко такое переносить. Чтоб замять неловкость, спросил:
— Кого-нибудь встречал из нашего отряда? — он имел в виду отряд Анжерова.
— Многих.
— Я вот никого. Расскажи.
— У вас был лейтенант, мы еще с ним встретились на Гомельском формировочном пункте, забыл фамилию. Он до войны у вас командовал взводом.
— Самусь?
— Во-во. Погиб при бомбежке. Мы в одну часть попали.
Славный и удивительный был человек. При бомбежках не бежал в укрытия, а ложился на спину в какое-нибудь маломальское углубление и наблюдал, как в небе кружат железные вороны с крестами на крыльях. Когда его упрекали в безрассудстве, он хладнокровно возражал:
— Прямое попадение в щель, в которой вы прячетесь, столь же вероятно, сколько и в меня, если даже я лежу в обыкновенной канаве. Так что шансы у нас одинаковы.
И однажды бомба упала рядом с ним. От лейтенанта ничего не осталось.
— И Микола погиб. Помнишь его?
— Еще бы! А он как погиб?
Микола и Сташевский попали в окружение. Микола сказал Феликсу:
— В плен не пойду. Попробовал этой прелести.
Немцы накрыли их врасплох на ночевке, и это было неудивительно. Последние две недели бойцы выбились из сил, валились с ног. Микола сдержал слово. Когда пленных согнали в кучу, немецкий офицер в фуражке с высокой тульей снял пенсне и начал что-то говорить, смешно оттопыривая нижнюю губу. Понимал его один Феликс. Офицер хвастался, будто Москва пала, Красной Армии не существует в природе. Микола отстранил товарища и бросился на офицера. Схватил за горло и стал душить. Оба упали на землю. Это было так неожиданно и сверхъестественно, что конвоиры в первую минуту растерялись. У них вытянулись и поглупели лица. Опомнившись, кинулись стаскивать Миколу с офицера, но удалось им это не скоро — до того разъярился он. Они изрешетили Миколу из автоматов. Но и офицер не поднялся.
Пленных немедленно угнали, и Сташевский точно не мог сказать, до смерти задушил Микола офицера или нет, Пожалуй, до смерти, потому что, когда пленных, избивая прикладами, погнали прочь, Феликс успел заметить, что офицер лежал бездыханный и посиневший. На длинной шее у него багровели здоровенные синяки от яростных Миколиных рук.
Андреев ждал, что Федя расскажет ему и про Петьку Игонина, ждал внутренне сжавшись, готовый к любому печальному известию. Но Сташевский про Игонина не вспомнил.
— Про Игонина ничего не слышал?
Сташевский посмотрел на Андреева несколько удивленно:
— Но ведь Игонин здесь.
— Где, здесь?
— В отряде Давыдова.
Андреева ответ Сташевского ошеломил. Как? Петро Игонин, дружище Петька, здесь? Вот это новость!
— Может, сходим к нему? — спросил Григорий боязливо, вдруг Сташевский возьмет да скажет:
— Я пошутил — нет здесь никакого Игонина.
Глупости, не будет Федя-разведчик так жестоко шугать. Значит, к Игонину можно запросто пойти? И ничто не будет помехой — ни время, ни расстояние? Первое время Григорий о Петьке тосковал, потом тоска притупилась. Но вспоминал часто и не чаял встретить. И вдруг он рядом, дышит одним воздухом, готовится к одному заданию.
— Его сейчас нет, — отрезвил Григория спокойный голос Сташевского. — Он на задании, но скоро вернется.
— Что? Ах, да, на задании. Выходит, в лагере сейчас его нет? Жаль, — вздохнул Григорий.
Андреев хотел, чтобы Федя поподробнее рассказал ему об Игонине, но тот не догадался. Заспешил, то и дело посматривая на часы.
Расстались приятелями, прежний ледок растаял, но до той близости, какая у них была в отряде Анжерова, было далеко.
Каков, интересно, теперь Петро? Трудно даже вообразить. В первый день войны отмахали по адской жаре километров двадцать. На привале Петька лег в кювет, задрал ноги кверху. Когда стали строиться, неожиданна налетел старшина Береговой. У Петьки пряжка ремня съехала набок, гимнастерка на животе сбилась в ком, а пилотка была надета поперек головы. В довершение всего винтовку нес, как лопату, — взял за дуло и положил на плечо. Старшина побледнел, увидев Игонина таким. Береговой глубоко вдохнул воздух и прошептал яростно:
— Биндюжник!
И убежал, потому что побоялся сорваться. Петька спросил, как ни в чем не бывало:
— Его что, муха цеце укусила?
— Ты ж на архаровца похож, — сказал Андреев.
— Все равно война, — отмахнулся Игонин, но в порядок себя привел.
А через пятнадцать дней тот же самый Петька Игонин, после гибели Анжерова, принял под свое командование отряд, и то был совсем другой человек. Расхлябанность как рукой сняло, в бесшабашных глазах упруго билось трудное раздумье, и в самой осанке появилась командирская стать. Откуда что и взялось в Петьке Игонине, Григорий диву давался и гордился другом. Уже в конце похода сидели они с Петром на берегу тихой сонной речушки и мечтали вступить в партию. Петро говорил задумчиво:
— Но за что же меня принимать в партию? Возьмут и спросят: «Скажи, Игонин, какое ты доброе дело
