одну больше, но я мог и ошибиться. Однако когда я насчитал сто шестьдесят шесть, то понял, что на столько ошибиться уж никак нельзя.
В этот день я попросил старика сварить какао, и, пока он стоял у плиты, я методично приподнимал каждую из банок. Если под ней оказывалась чистая поверхность полки, то это было ручательством того, что банка простояла здесь уже довольно долго, а если банка стояла на пыли, значит, она поставлена сюда недавно.
В начале с трудом, но потом быстрее, пока он помешивал ложкой какао, я начал находить закономерности в расположении коллекции.
При этом содержимое новых банок было для меня совершенно загадочным. На них не было надписей с названием животного или растения и места, где оно обнаружено. Потом старые банки, даже с неизвестным мне содержимым, были датированы. Например, самая старая с чем-то похожим на вяленое мясо, оказалась тридцатилетней давности.
В новых банках плавали свежезаконсервированные экземпляры. Различались они только цветом: розовые и серые. Я подумал незаметно стянуть какую-нибудь из них: положить в широкий карман зимнего пальто и уйти. Я полагал, что старик не начнет ее искать, ведь у него их тьма-тьмущая.
— Тебе нравится болотная мальва? — крикнул старик из кухни.
Я согласился, но почувствовал себя виноватым, обманывая его.
Главное мое воспоминание о тех месяцах — это родительские запреты. Мне запрещалось с кем бы то ни было обсуждать дела семьи, будь то друг, родственник или незнакомец. Я не должен был брать Линдси с собой на крышу. И более того, мне нельзя было заходить на ту половину комнаты, где стояла кровать Поли.
Да, его половина оставалась такой же, как в тот день, когда он свалился с крыши. Комната превратилась в своего рода музей, где ни в коем случае ничего нельзя трогать. Самым худшим было то, что на самодельной кровати Поли со старыми нестиранными простынями, на подушке сидел набитый ватой игрушечный клоун. Он ухмылялся мне по ночам, широко расставив свои ручищи, как будто собираясь схватить меня за горло. Я не осмеливался прикрыть его чем-нибудь, потому что однажды позволил себе такое, и мама заставила меня написать пятьсот раз, что «моим вещам не место на кровати Поли». Она словно сфотографировала эту часть комнаты и крепко держала в памяти снимок. Ее взгляд улавливал любое малейшее изменение.
Иногда мне казалось, что я чувствую Полино присутствие в квартире. Возможно, сохраняя прежнюю обстановку в комнате, мы тем самым как-то сохраняли и самого Поли. Может, именно поэтому я и стащил банку. Я принес ее и спрятал под своей постелью. Той же ночью я демонстративно выставил ее на столик между кроватями, словно подарок или трофей. Загадочное содержимое банки, придавало большую значимость происходящему. Нам не нужно было больше страшиться этих банок или самого старика, у которого я украл одну из них.
Поздним вечером, уже ночью, когда во всем доме погасили свет, а я прекратил тщетные попытки уснуть, послышалось легкое постукивание. Сперва я подумал, что в моей комнате или где-то за окном скребется мышь, но чем дольше я слушал, тем отчетливее был звук. Я повернулся к банке и в холодном лунном свете, тускло освещавшем комнату, увидел, что маленькая змейка, похожая на колбаску, извивается под самой крышкой, постукивая по ней. Она извивалась как червяк, ползала по стенкам банки, испытывая ее на прочность.
Какое-то время я наблюдал за ней, но когда включил свет, змейка с глухим бульканьем плюхнулась на дно. Так она там и лежала, притворяясь мертвой. Я не отводил глаз от банки, так и стоял, пока не послышался голос из коридора. Требовали, чтобы, если у меня все в порядке, я погасил свет. С минуту я держал руку на выключателе, потому что никак не мог решить, все ли у меня в порядке. Но потом все-таки выключил свет, как велели, потому что это был самый простой выход.
Я уже говорил об этом, но повторюсь: мы до конца узнаем человека лишь тогда, когда нам известны его страхи и мечты. В этом смысле я могу сказать, что знал мистера Каванота лучше, чем кто-либо другой, потому что знал, что он боится смерти. Когда смерть становится такой же близкой, словно старый друг, который собирается к нам в гости, мы мечтаем пожить еще хотя бы чуть-чуть. Пускай плохо, но еще хоть немножко.
В тот год зима была морозной, и мистер Каванот кашлял по нескольку дней подряд. Он так ослабел, что даже сходить в магазин ему стало не под силу. Я делал это за него, как человек молодой и крепкий.
И каждый день, не поднимаясь с кушетки, на которой он лежал, мистер Каванот протягивал мне долларовую банкноту. Я знал, что у него не так много денег, но он настаивал: чтобы я взял деньги.
— Давай, держи эту чертову бумажку, ведь мне ее не на что потратить, — хрипел он. — И ни слова предкам. Спрячь и делай с ней потом что хочешь.
Иногда я подозревал, что он специально придумывает для меня не очень-то и нужные задания, чтобы выдать побольше долларов, не увеличивая мою, так сказать, «зарплату» явно. Однако, когда он стал выдавать мне деньги за то, что я слушал с ним пластинки, я почувствовал себя совсем отвратительно. Мне ужасно хотелось прийти и признаться, что украл у него банку и что-то, не знаю что, в ней сидевшее, судя по всему, уже умерло. Впрочем, на подобное признание я так и не отважился.
— А вы умрете? — как-то спросил я, спросил прямо, в лоб, потому что не сумел найти лучших, непрямых слов.
От его лица остались лишь водянистые глаза да седые усы на впалых щеках. Он даже не мигнул.
— Не волнуйся, это не заразно.
— Так «да»?
— Наверное, — сказал он и попытался сесть на кушетке. Когда ему удалось подняться, он оглядел комнату, остановил взгляд на своих банках и покачал головой. — Потратил сорок лет, чтобы все это собрать. Сейчас смотрю, а коллекция какая-то неполная, как ты думаешь?
Я сказал ему, что мне она
Не прослушав и половины пластинки, мистер Каванот начал кашлять, и это был тяжелейший приступ, он сгибался пополам и задыхался. Я попытался ему помочь, но он яростно закачал головой, его глаза болезненно блестели, и он меня буквально выгнал.
Я остался за дверью на промозглой лестнице, ожидая услышать, как щелкнет замок, но этого не произошло. Я подождал еще минуту и снова вошел в квартиру: вдруг на этот раз придется вызвать «скорую помощь».
Еще в коридоре я услышал, как он кашляет в ванной, и пошел туда. Шел я тихо, а недоигравшая еще пластинка и вовсе заглушала мои шаги. Дойдя до дверей, я увидел старика, наклонившегося над ванной. В руках он держал банку. Он долго кашлял, пока ему не удалось выплюнуть в банку блестящую кровавую слизь. Тонкие нити мокроты стекали на дно. Мистер Канавот с облегчением вздохнул и выругался, прежде чем закрыть крышку.
Потом он увидел в дверном проеме меня. Когда он понял, что я все это видел, его лицо покраснело, но теперь уже от стыда.
— Больше никогда не приходи ко мне, — сказал он и захлопнул дверь ванной прямо перед моим носом.
Прошло больше недели. Как-то я поймал себя на мысли, что не слышу его кашля вот уже несколько дней. Когда я спустился к его квартире проверить, на мой стук никто не ответил, а дверь была не заперта, как я ее оставил в прошлый раз.
Я обнаружил мистера Каванота лежащим на кушетке и начал с ним разговаривать, потому что не мог понять, умер он или только спит. Потом я начал его трясти, пытаясь разбудить. Одной рукой я поддерживал его за плечо, другой ударил по щеке, и от второго удара его легкое тело упало мне на руки. Казалось, от старика остались лишь кости да рубашка.
