повернулась, ей не избежать острых полых хоботков, которые они всаживают в нее, чтобы вытянуть еще немного joie de vivre.[8] Она бессильно вскрикивает, смиряясь с поражением: «Как теперь я смогу жить, как смогу любить, вы, неблагодарные шлюшки?» В устах женщины такое слово кажется ему невероятным… что, возможно, является частью проблемы.
— Выходит, вся эта накопленная энергия теперь находится внутри
— Нечего придавать каждому слову собственный смысл. Я имела в виду совсем другое.
Вот опять. В который раз подстрелен на лету. Его страстное желание — абсолютная необходимость оказаться внутри нее — разгорается, как пожар.
— Ты красавчик, — весело говорит она ему, словно этого достаточно, чтобы охладить его пыл.
Может быть, для Лидии это на пользу, в конце концов решает он — столько внимания, столько желания, столько удовлетворения.
Шумные ночные битвы между ней и Эваном длятся недели три, когда Майк приходит к выводу, что ему это вовсе не кажется: она в самом деле худеет. Потеряны не только те несколько лишних фунтов, которые она набрала после ухода отца. Поначалу так и было, будто Лидия пролистала в обратном порядке страницы нескольких календарей, восстановив в себе ту женщину, которая, как он помнил, впервые приняла его в свой дом. Но Лидия на этом не остановилась, он никогда не видел ее такой худой: теперь она отбрасывает тень, которая с каждым днем становится все уже; в результате Лидия превращается в такую же худышку, как любая из подруг Чарис, за весь день проглотившая не больше двух кусочков. Разница в том, что у Лидии по-прежнему висит второй подбородок.
— Ты здорова? — спрашивает он ее в один прекрасный день. Обязан спросить. Так поступают сыновья, хотя он больше никому не приходится сыном. Ну и что, неужели он должен не обращать внимания, если с ней не все ладно?
— На все сто! — весело отвечает она.
Она пытается успокоить его той же самой уверенной улыбкой, к которой, должно быть, прибегает всякий раз, когда покупатели говорят: «Мы берем, что подписать?» Только дело в том, что, оказывается, он никак не может ей поверить. Наконец между ними встала тайна. Тайна и ложь. Так поступают все матери, даже те, что не рожали: лгут, чтобы их малыши не беспокоились. Но с чего вдруг они решили, будто эта ложь срабатывает?
До этой минуты он и Лидия всегда были открыты друг для друга, потому что, не имея ни одной общей хромосомы, они могли себе это позволить. Что в конце концов могло случиться такого ужасного, о чем она отказывается ему рассказать? Наверняка здесь замешан Эван. Он принес в дом какую-нибудь жуткую болезнь, что нередко среди музыкантов. Или другой вариант: как-то вечером она отправилась в клуб послушать его игру и увидела, что на нем виснет какая-то баба — этакая палка с сосками, — после чего Лидия решила вступить с ней в соревнование.
Несправедливо, думает Майк. Лидия превращает его в детектива в собственном доме, выбрав для этого самое дрянное время. Как можно так грузить его теперь, когда близится к концу учебный год и пора бы начать беспокоиться об экзаменах?
Взвалив на себя роль детектива, он тем не менее не имеет права заставить кого-то отвечать на вопросы; в таких условиях он вынужден полагаться только на собственную наблюдательность, из-за которой возникает еще больше вопросов. Лучше бы ему не обращать внимания, что Лидия в последнее время, даже в самую жару, носит длинные рукава. Уже много недель он не видел ее локтей.
Как и колен. Она пристрастилась носить брюки. Не то чтобы она была большой любительницей шорт — ей не хотелось открывать венозные сеточки выше колен, — но все-таки
Мусор за всю неделю выставляется позади дома на обочину дороги и ждет, что его увезут и обезличат. Если Майк хочет добраться до сути всех этих тайн, лучшего времени ему не найти.
Майк хватает джинсы, с трудом напяливает их и застегивает уже на ходу, минуя запертую надежную дверь, за которой Лидия и Эван беззвучно охраняют свои тайны. Он не тратит время на обувь и сам беззвучно покидает дом через черный ход. Пересекает мокрую от росы лужайку быстрым легким шагом.
Грузовик с командой из четырех мусорщиков остановился за четыре дома от них, так что времени у него не так много, если он хочет основательно покопаться и найти хоть что-то. Утренний воздух прохладен и влажен, к голым ступням сразу налипла корка грязи и мелкой гальки, когда он останавливается у двух объемистых зеленых пластиковых баков и начинает отмахиваться от мух, привлеченных мусором. Над одним из баков их особенно много.
Поначалу Майку кажется, что они слетелись на кухонные отходы, но почти сразу он отбрасывает эту версию. У них в доме принято питаться полуфабрикатами. Какие уж тут отходы, если почти никто не готовит?
Он хватается за ручку и рывком открывает крышку бака.
Мух стало еще больше — они взметнулись вверх густым облаком и загудели так громко, что почти не слышно, как работает гидравлический пресс приближающегося грузовика. Майк отмахивается от мух крышкой, словно это щит, и чувствует, как о пластмассу градом стучат твердые маленькие тельца насекомых. Его начинает мутить от мысли, что здесь собралось так много этих безмозглых жадных существ.
Кое-как развеяв тучу насекомых, Майк запускает свободную руку в мусорный бак, хотя не представляет, что хочет найти. Если это использованные иглы, то, наверное, он поступает глупо, так как рискует проткнуть ладонь одной из них.
Зловоние ударяет ему в нос только после того, как он вспоминает, что следует дышать. Что ж, знавал он запахи и погаже — тухлятины, например, или мусорных урн возле дешевых забегаловок жарким днем. Здесь же был какой-то непонятный запах чего-то, что пока не достигло полного разложения, но уже отдает распадом. Мусорные баки обычно так не пахнут.
Он быстро отыскивает источник смрада — большой белый пластиковый мешок, засунутый на самое дно и небрежно присыпанный сверху другим мусором, — видно, действовал какой-то
Как-то вечером его бдительность приносит плоды благодаря минутной беспечности Лидии. На его глазах она тянется за почтой, вернее, за тем, что от нее осталось после того, как Эван поработал с макулатурой, и Майк подмечает расстегнутый рукав, который задирается и открывает несколько дюймов бинта, обернутого вокруг руки, а также краешек желтоватого пятна на нем. Майк смотрит на это секунды две, не больше, не успевая даже удостовериться, что ему ничего не померещилось, как она тут же прижимает руку к исхудалому телу. Он притворяется, что ничего не заметил, а Лидия тем временем торопливо застегивает рукав и притворяется, что не смотрит на него исподтишка, желая знать, увидел ли он что-нибудь.
Майк решает, что эти двое стали задрипанными наркоманами: Эван нашел поставщика наркотиков и теперь пытается самым дебильным способом вернуть великую и опасную эпоху джаза, которая, по нелепому недоразумению, закончилась еще до его рождения. Только дело в том, что они оба пока не научились все делать правильно, зато успели сотворить черте что со своими конечностями, перепортив одну вену за другой.
Так, может быть, в этом и причина тех звуков, что издает Лидия по ночам. Она ненавидит иглы, зато любит то, что они ей дарят.
Несправедливо, думает Майк. Лидия превращает его в извращенца в собственном доме, потому что теперь он нарочно прислушивается, стараясь уловить все ее стоны, крики, вздохи. Он занимается именно тем, над чем когда-то подтрунивали его друзья, начавшие вдруг замечать, что Лидия хорошенькая — чего, конечно, они никогда бы себе не позволили, будь она его родной матерью. Все эти парни любили высказать ему в лицо, как бы им хотелось оказаться на его месте; по их логике выходило, что раз она воспитывает его только последние несколько лет, то, скорее всего, ей и быть той первой, кто его трахнет.
Вот и получается, что Майк прислушивается к звукам из ее спальни и сам себя оправдывает тем, что представляет, будто это звуковое сопровождение его собственной жизни. Те же звуки, только другой
